— Сильнее этого страдать невозможно... Мне бы только умереть... Я чувствую, как у меня сердце стынет.
И это были её самые многословные ответы: больше он ничего не мог добиться.
Когда забрезживший рассвет напомнил, что ему пора уходить, слёзы г-жи де Реналь сразу высохли. Она молча смотрела, как он привязывает к окну верёвку с узлами, и не отвечала на его поцелуи. Напрасно он говорил ей:
— Ну, вот мы и достигли наконец того, чего вы так желали. Теперь уже вас не будут мучить угрызения совести. Не будет больше мерещиться, чуть только кто прихворнёт из детей, что вы их сведёте в могилу.
— Мне жаль, что вы не можете поцеловать Станислава, — холодно сказала она.
Жюльен наконец ушёл, глубоко потрясённый мертвенными объятиями этого живого трупа, и на протяжении многих лье ни о чём другом думать не мог. Сердце его разрывалось, и, пока он не перевалил через гору, пока ему ещё видна была верьерская колокольня, он то и дело оборачивался на ходу.
XXIV. Большой город
Какой шум! Какая масса народа, и все чем-то заняты! Каких только планов на будущее не родится в голове двадцатилетнего юноши! Как всё это отвлекает от любви!
Барнав
Наконец далеко впереди, на горе, показались чёрные стены — это была безансонская крепость. «Какая была бы великая разница, — сказал он со вздохом, — если бы я явился в эту благородную твердыню в качестве подпоручика одного из гарнизонных полков, оставленных здесь для её защиты!»
Безансон не только один из самых красивых городов Франции, — в нём можно встретить много умных и благородных людей. Но Жюльен был всего-навсего бедный деревенский паренёк, у которого не было возможности познакомиться с выдающимися людьми.
Он достал у Фуке простой штатский костюм и в этой одежде, в какой ходят все горожане, перешёл через подъёмные мосты. Он так много читал об осаде 1674 года
{82} , что ему захотелось, прежде чем похоронить себя в семинарии, осмотреть крепостные стены. Два или три раза его чуть не задержали часовые: он заглядывал в такие места, куда военная каста не пускает простых смертных, чтобы не лишиться возможности продавать на сторону сено и выручать за это двенадцать — пятнадцать тысяч франков в год.
Высоченные стены, глубочайшие рвы, грозные зевы пушек в течение нескольких часов поглощали всё его внимание, но вот, проходя по бульвару, он увидел перед собой большое кафе. Он остановился в восхищении: он несколько раз прочёл слово «Кафе», написанное гигантскими буквами над двумя огромными дверями, но никак не решался поверить собственным глазам. Наконец с большим трудом он преодолел свою робость и осмелился войти. Он очутился в длинной зале, в тридцать — сорок шагов длины, потолок которой возвышался по меньшей мере на двадцать футов над головой. Всё сегодня пленяло Жюльена своей чудесной новизной.
На двух бильярдах шла игра. Маркёры выкрикивали счёт, игроки бегали вокруг бильярдов, возле которых стояла тесная толпа зрителей. Клубы табачного дыма, вылетавшие из каждого рта, обволакивали всех синим облаком. Жюльен с интересом смотрел на этих рослых, грузно ступавших людей с невероятными баками, с чуть сутулыми плечами, в широких длиннополых сюртуках. Сии благородные сыны древнего Бизонтиума не говорили, а кричали; они корчили из себя грозных воинов. Жюльен в восхищении застыл на месте: он был заворожён необъятностью, великолепием этого важного города — Безансона. У него не хватало мужества спросить себе чашку кофе у одного из этих господ с надменным взглядом, которые выкрикивали счёт очков у бильярдов.
Но девица, сидевшая за стойкой, заметила миленькое личико провинциала, который, остановившись в трёх шагах от печки со своим узелком под мышкой, внимательно рассматривал бюст короля из превосходного белого алебастра. Девица эта, высокая статная франшконтейка, одетая весьма кокетливо, как это и требуется для такого заведения, уже два раза, тихонько, чтобы не услышал никто другой, окликнула Жюльена: «Сударь! Сударь!» Жюльен, встретившись взором с большими голубыми и весьма нежными глазами, понял, что она обращается именно к нему.
Он быстро устремился к стойке, за которой сидела юная красавица, точь-в-точь как он устремился бы на врага. От его резкого движения узелок выскочил у него из-под мышки и упал.
Как жалок показался бы наш провинциал юным парижским лицеистам, которые уже в пятнадцать лет умеют войти в кафе с шиком! Но эти юнцы, столь превосходно вышколенные в пятнадцатилетнем возрасте, в восемнадцать лет становятся весьма заурядными. Та пылкая робость, которую порой встречаешь в провинции, иногда превозмогает себя, и тогда она воспитывает волю. Приблизившись к этой молодой девушке, да ещё такой красотке, которая сама соблаговолила с ним заговорить, Жюльен, расхрабрившись, после того как ему удалось побороть свою робость, решил сказать ей всю правду.
— Сударыня, я первый раз в жизни в Безансоне. Мне бы хотелось получить за плату чашку кофе с хлебом.
Девица улыбнулась и покраснела; у неё мелькнуло опасение, как бы этот юный красавчик не привлёк насмешливого внимания и не сделался жертвой шуток бильярдных игроков: тогда он испугается, и больше его здесь не увидишь.
— Садитесь здесь, около меня, — сказала она, указывая на маленький мраморный столик, почти совершенно скрытый за громадной стойкой красного дерева, выступавшей довольно далеко в залу.
Девица перегнулась через стойку, что дало ей возможность показать весьма соблазнительную талию. Жюльен заметил её, и все его мысли тотчас же приняли другое направление. Красавица быстро поставила перед ним чашку, сахар и небольшой хлебец. Ей не хотелось звать официанта, чтобы он налил Жюльену кофе; она отлично понимала, что, как только тот подойдёт, её уединению с Жюльеном наступит конец.
Жюльен задумался, сравнивая про себя эту весёлую белокурую красавицу с некоторыми воспоминаниями, которые нет-нет да вставали перед ним. Вся его робость пропала, когда он подумал о том, какую страстную любовь он к себе внушил. А красавице достаточно было взглянуть на него: она уже прочла всё, что ей было нужно, в глазах Жюльена.
— Здесь так надымили табаком, что не продохнёшь. Приходите завтра пораньше завтракать, до восьми утра. В это время я здесь почти одна.
— А как вас зовут? — с нежной улыбкой восхищённой робости спросил Жюльен.
— Аманда Бине.
— А вы не разрешите мне прислать вам через часок маленький свёрточек вот вроде этого?
Красотка Аманда на минутку задумалась.
— За мной ведь тоже присматривают, — сказала она. — Как бы мне не повредило то, о чём вы просите, но я вам напишу мой адрес на этой карточке, вы наклейте её на ваш свёрточек, и можете послать мне, не опасаясь.
— Меня зовут Жюльен Сорель, — сказал юноша. — У меня нет ни родных, ни знакомых в Безансоне.
