— Способны вы отвечать на мои вопросы?
— Да, сударь, — с трудом вымолвил Жюльен.
— А! Рад слышать.
Чёрный человек, привстав, со скрипом выдвинул ящик своего елового стола и стал нетерпеливо шарить в нём, разыскивая что-то. Наконец он нашёл какое-то письмо, медленно уселся и снова впился в Жюльена таким взглядом, будто хотел отнять у него последние остатки жизни.
— Вас рекомендует мне господин Шелан. Это был лучший приходский священник во всей епархии, человек истинной добродетели и друг мой уж тридцать лет.
— Значит, я имею честь беседовать с господином Пираром? — произнёс Жюльен чуть слышно.
— Очевидно, — отрезал ректор семинарии, глядя на него с неудовольствием.
Его маленькие глазки засверкали ещё сильней, и углы рта сами собой задёргались. Это было очень похоже на пасть тигра, который предвкушает удовольствие пожрать свою добычу.
— Шелан пишет кратко, — промолвил он, словно разговаривая сам с собой. — Intelligenti pauca
[84]
. В наше время любое письмо слишком длинно.
Он стал читать вслух:
— «Посылаю к вам Жюльена Сореля из нашего прихода, которого я окрестил почти двадцать лет тому назад; он сын богатого плотника, но отец ему ничего не даёт. Жюльен будет отменным трудолюбцем в вертограде господнем. Память и понятливость — всё есть у него, есть и разумение. Но долговременно ли его призвание? Искренне ли оно?»
— Искренне? — повторил аббат Пирар удивлённым тоном и поглядел на Жюльена; но теперь взгляд аббата был уже не до такой степени лишён всего человеческого. — Искренне? — снова повторил он, понизив голос и принимаясь читать дальше: — «Прошу у вас стипендии для Жюльена Сореля: он будет достоин её, если сдаст все необходимые экзамены. Я обучил его немного теологии, старинной прекрасной теологии Боссюэ, Арно и Флери
{85} . Если такой стипендиат вам не подходит, отошлите его ко мне обратно; директор дома призрения, которого вы хорошо знаете, берёт его на восемьсот франков наставником к своим детям. Душа моя спокойна, благодарение господу. Начинаю привыкать к постигшему меня тяжкому удару. Vale et me ama».
Аббат Пирар приостановился, дойдя до подписи, и со вздохом выговорил слово «Шелан».
— Душа его спокойна, — промолвил он. — Добродетель его заслужила сию награду. Пошлёт ли и мне её господь бог наш, когда придёт мой час?
Он устремил очи к небу и перекрестился. Жюльен, увидев это святое знамение, почувствовал, как у него понемножку начинает проходить леденящий ужас, который охватил его с той самой минуты, как он вошёл в этот дом.
— Здесь у меня триста двадцать один человек, чающих обрести духовное звание, — сказал наконец аббат Пирар строгим, но не злым голосом. — Только семь или восемь из них рекомендованы мне такими людьми, как аббат Шелан; таким образом, вы между тремястами двадцатью одним будете девятым. Но покровительство моё не есть ни милость, ни послабление, а лишь усиленное рвение и строгость в искоренении пороков. Подите заприте дверь на ключ.
Жюльен с усилием прошёл через комнату, и ему едва удалось удержаться на ногах. Рядом с дверью он заметил маленькое окошечко, которое выходило на зелёную окраину. Он взглянул на деревья, и ему стало легче, словно он увидел своих старых друзей.
— Loquerisne linguam latinam? (Говорите вы по-латыни?) — спросил его аббат Пирар, когда он вернулся к столу.
— Ita, pater optime (Да, преподобный отец), — ответил Жюльен, понемногу приходя в себя.
Поистине, ещё не было на белом свете человека, который показался бы ему менее «преподобным», чем аббат Пирар, за эти полчаса.
Разговор продолжался по-латыни. Выражение глаз аббата постепенно смягчалось; к Жюльену понемногу возвращалось присутствие духа. «До чего же я слаб, — подумал он, — если меня могло так сразить это показное благочестие! Вероятнее всего, этот человек — такой же плут, как и господин Малон». И Жюльен порадовался про себя, что догадался спрятать почти все свои деньги в башмаки.
Аббат Пирар проэкзаменовал Жюльена по теологии и был поражён обширностью его знаний. Его удивление возросло ещё более, когда он стал подробно спрашивать его по Священному писанию. Но когда дошла очередь до учения отцов церкви, он обнаружил, что Жюльен даже представления не имеет и, по-видимому, никогда не слыхал о таких именах, как св. Иероним, блаженный Августин, св. Бонавентура, св. Василий и так далее.
«Вот и выдаёт себя, — подумал Пирар, — это пагубное влечение к протестантству, в котором я всегда упрекал Шелана. Углублённое, чересчур углублённое знание Священного писания!» (Жюльен только что изложил ему, хотя его и не спрашивали об этом, некоторые соображения о времени, когда действительно могли быть написаны Книга Бытия, Пятикнижие и так далее.)
«К чему могут привести эти бесконечные рассуждения о Священном писании? — думал аббат Пирар. — Не к чему иному, как к собственному, личному толкованию, то есть именно к самому отъявленному протестантизму. И наряду с этим небезопасным знанием ровно ничего из отцов церкви, что могло бы предотвратить такие поползновения!»
Но удивление ректора семинарии поистине перешло все границы, когда, спросив Жюльена о духовной власти папы и ожидая услышать в ответ положения старогалликанской церкви
{86} , он услышал от молодого человека точный пересказ чуть не всей книги г-на де Местра.
«Престранный человек этот Шелан! — подумал аббат Пирар. — Уж не для того ли он дал ему эту книгу, чтобы внушить ему, что её не следует принимать всерьёз?»
Тщетно выспрашивал он Жюльена, желая дознаться, верит ли он поистине в учение г-на де Местра. Юноша отвечал ему точь-в-точь по книге, на память. С этой минуты Жюльен почувствовал себя вполне уверенно и совершенно овладел собой. После очень долгого экзамена ему показалось, что аббат Пирар, пожалуй, только для виду продолжает держаться с ним так сурово. И в самом деле, если бы только не правило чрезвычайной строгости, которого вот уже пятнадцать лет он придерживался по отношению к своим питомцам, ректор семинарии с радостью расцеловал бы Жюльена во имя логики: такую ясность, точность и чёткость обнаружил он в его ответах.
