Однако, услышав то же самое от соцработницы — что без Сисси ему лучше, — Тайлер попытался заколоть ее острым концом шариковой ручки.
Удалось лишь поцарапать ей лицо, хотя в глубине души он надеялся, что чернила проникнут в рану и останутся под кожей: несводимая татуировка, напоминание о том, что не ей делать такие выводы.
За это его выкинули из приюта и перевели в мрачное заведение (вероятно, вроде того, занимавшего белое кирпичное здание, где Сисси умерла, плюясь в своих тюремщиков), где Тайлера пинали, избивали, унижали, иногда калечили, в лучшем случае игнорировали. Из этого порочного круга он был спасен, когда в процессе изучения вкладов Сисси обнаружился живой родственник, согласившийся стать опекуном мальчика.
Тайлер так ни разу и не встретился с ним. Насколько он знал, родственник был юристом на пенсии и предпочитал держать дистанцию; однако он оплатил Тайлеру обучение в достаточно престижном военном училище. Мальчик был сообразительным, это признавали все. Немного замкнутым. Склонным фантазировать. Нелюдимым. Но чертовски смышленым.
Армия сулила ему хорошие перспективы; он получил звание лейтенанта, выучился на бакалавра за счет государства и глядел в светлое будущее глазами кадрового офицера.
В его послужном списке были и темные страницы. В ходе боевой подготовки он едва не убил сослуживца и до сих пор об этом переживал. Им овладел некий порыв — иначе не сказать. Они тренировали броски в рукопашном бою, и вдруг он принялся душить своего партнера. Без повода. Это был дылда по фамилии Дельгадо, можно сказать, его друг. Но последнее не имело значения. Имела значение лишь внезапная, непреодолимая жажда причинить вред, вырезать свое имя на жизни другого человека, как другие люди вырезали свои имена на жизни Тайлера. Вдобавок у него от этого случилась эрекция.
Чтобы стащить его с Дельгадо, понадобились усилия трех человек. Дельгадо кашлял, его тошнило. До серьезных повреждений не дошло, и, принимая во внимание до этого безупречную репутацию Тайлера, все списали на случайность. Фраза «в свете заслуживающих похвалы действий этого солдата» украсила ящик с жалобами на Тайлера. Его никогда не наказывали за неподчинение — этого он себе не позволял. Зато в списке были пьянство, драки, неряшливый внешний вид и даже гонка с военной полицией в Сайгоне. Но все это случалось редко — когда в его жизни случались черные полосы и в голове чересчур часто раздавался голос Сисси, то есть в периоды безумия.
Эта история замедлила его продвижение по службе. Тайлер понял, что в определенный момент твоя личная жизнь начинает значить очень много. Тебя замечают на вечеринках с сотрудниками посольства, пусть ты играешь только декоративную роль, танцуешь с посольскими женами и дочерями дипломатов, общаешься с людьми, которые хотят, чтобы ты был их уменьшенной копией, американским центурионом с миловидной женушкой и трехлетним веснушчатым сыном, живущим где-нибудь в военном городке. Они не желают, чтобы ты пользовался услугами азиатских проституток, особенно если это не держится в строжайшей тайне, и уж тем более скривятся, узнав, что тебя видели в квартале красных фонарей другого сорта, с азиатскими мальчиками.
Но только юность пробуждала в нем страсть. Его манила андрогинная красота, критерии которой он не мог толком определить. Он посещал азиатских мальчиков, азиатских девочек, убеждая себя, что это просто потребность, которую следует удовлетворить, и уходил с чувством ненависти к их грации, их игривости, их невинной покорности.
Он научился быть крайне осмотрительным. Осмотрительность спасала его много лет, до перевода в Западную Германию, где его военная карьера закончилась. Он нашел публичный дом в Штутгарте — прелестный домик рядом с уютной пивной, в районе, куда редко захаживали американцы. Там он выбрал девочку-турчанку, утверждавшую, что ей тринадцать, — судя по ее внешности, это вполне могло быть правдой. Поднялся с ней наверх, раздел ее и сунул ей в рот свой член. Не выпуская его изо рта, она с трудом повторяла «битте, битте», пока он держал у ее головы табельный револьвер, ласково поглаживая спусковой крючок — но даже близко не думая стрелять. Тут в дверь с криком ворвалась хозяйка борделя.
Как оказалось, у хозяйки была привычка подглядывать за работницами через маленькие дырки в стене; она увидела, как Тайлер наставил на девочку револьвер, и решила, что он собирается ее убить. Неужели так трудно было понять, что это всего лишь игра?
Неожиданное появление женщины заставило Тайлера обернуться, и он случайно выстрелил. Прострелил девчонке левую руку. Это стало роковой ошибкой.
Приехали «скорая» и полиция, его арестовали.
— Это вам не Дикий Запад! Здесь нельзя трахаться и стрелять! — кричал на него краснолицый офицер во время допроса.
Обвинений ему не предъявили, однако продержали в камере три дня и доложили о происшествии начальству. Началось расследование; кое-кто попытался раздуть скандал. Люди стали косо смотреть на Тайлера. Пережить это было труднее всего. Люди знали. Они смотрели на него так… ну, как на Сисси.
Тайлер сам подал в отставку. У него хватало друзей, готовых облегчить ему переход на гражданку, но все равно было непросто. Штутгартское происшествие преследовало его, словно вонючая бродячая псина.
«Все забывается, — говорила Сисси. — Стирается из памяти. Люди обо всем забудут. Так положено».
Но ночи были длинными. Некоторые — чересчур длинными. В такие ночи он брал свою вторую машину, неприметный коричневый седан, и ехал по темным улицам в какой-нибудь дешевый отель, где в номерах пахло потом и средством от клопов, чтобы снять юную девочку — обычно негритянку или латиноамериканку — и, несмотря на Штутгарт, поиграть с ней, держа револьвер.
Он возвращался домой до рассвета и продолжал играть один; брал револьвер в руки, откладывал его, приставлял к виску. Оружейная сталь за много лет стала для Тайлера родной, маслянистый запах успокаивал. Сисси всегда отговаривала Тайлера спускать курок. Сисси в его голове. Печальный призрак. «Не убивай себя, не следуй моему примеру».
Со временем его жизнь стала терпимой. Ему доверяли, он был осмотрителен — кому, как не ему, знать все об осмотрительности — и умен. Среди военных, подрядчиков министерства обороны и конгрессменов он чувствовал себя как рыба в воде. Его обязанностью было говорить прямо о том, на что работодатели лишь намекали, и намекать на то, что работодатели публично отрицали.
Но безумие все равно накатывало на него, как волна на берег, всегда непредсказуемое, непреодолимое. Шли годы.
Встреча с А. У. Мердоком и усердные тренировки на стрельбище позволили отложить новый приступ. Но Тайлер понимал, что рано или поздно он случится. И не один. Так было всегда.
Освоив начатки стрельбы из ракетной установки, Тайлер отправился с Мердоком на пустой участок шоссе № 95. Они припарковались на аварийной полосе в тени деревьев.
Вчера Мердок прочесал эту дорогу в реквизированном спортивном автомобиле, отмечая позиции «помощников». Уже несколько недель инопланетные машины непрерывной вереницей двигались по этому шоссе через Балтимор, держа сорок миль в час, соблюдая одну и ту же дистанцию до других автомобилей. Одни сворачивали на запад, на шоссе № 75, другие останавливались в придорожных городках вроде Коламбии или Уитона, третьи продолжали двигаться по Девяносто пятому на юг. Один занял позицию прямо на лужайке перед Белым домом.
