Его окружала тишина. Мердок неуклюже поднялся и выскочил на улицу.
Тучи разошлись. На небе виднелись звезды, яркие, как всегда в прерии, и легкие следы перистых облаков.
И Дом.
У Мердока захватило дух.
В небе возвышалась стена. С его точки обзора она казалась усеченной; купол будто грозил обрушиться и раздавить его. Звездный свет отражался от снежного полумесяца на его вершине, но почти всю эту часть сферы заслонял ближайший склон. Нижняя часть Дома не была монолитной, напоминая сетку из белоснежных балок и перекладин, на вид тонкую, как паутина. Но Мердок понимал, что на самом деле каждая балка должна быть шириной с город и длиной с шоссе.
Изнутри Дом был подсвечен пыланием магмы и причудливым перламутровым сиянием ядовитых газов.
Время от времени по балкам и перекладинам пробегали голубые шарообразные молнии. Вдали раздавались монотонные раскаты грома. Прежде приглушенные снегом, они отчетливо разносились в холодном ночном воздухе прерии.
Резко подул ветер, и Мердоку пришлось ухватиться за опоры бензоколонки.
Перед ним была самая удивительная и прекрасная вещь из всех, что он видел в жизни. Он чувствовал себя хрупким, но в то же время испытывал благодарность и воодушевление, оказавшись во власти стихии, оставшись один на один с этим зрелищем. Его форма износилась до дыр. Он чувствовал, как внутри нее теплится его сущность. Ради этого момента он так долго держался.
Мердок открыл рот, чтобы воскликнуть, чтобы выразить свой человеческий восторг. Но с языка сорвалось:
— С… с… Су!
Он почувствовал ее присутствие.
Он почувствовал ее так сильно, что закрутил головой по сторонам. Конечно, он был один. Она была с ним, но не здесь, а в новой жизни. Он поднимался в воздух. Становился легче воздуха.
Мердок смотрел, как Дом вырастает из прерии, дивился его невероятным размерам, восхищался игрой света внутри и отражению Дома на снежной равнине.
— Су, — слабо, но гордо повторил он. И она потянулась к нему.
Ветер подхватил то, что осталось от Мердока, лохмотья формы и кожу, и унес далеко за снежные равнины Колорадо, далеко за горные вершины.
Глава 22. Плоть
Ветреным январским утром Том Киндл обнаружил во дворе, на голом кусте азалии, человеческую кожу.
Кожу принесло ветром — рваную, утратившую кое-какие куски, выцветшую так, что она стала почти бесцветной. Киндл даже подумал, что к его порогу принесло призрака.
Осмотрев диковинку, Киндл вернулся в теплый дом и позвонил Мэтту Уилеру.
Мэтт бросил на пассажирское сиденье свою врачебную сумку и быстро приехал в Дельмар. Однако, если он правильно понял Тома Киндла, работы для врача там не было; разве что для патологоанатома.
Он внимательно, но без эмоций осмотрел кожу, зацепившуюся за ветки азалии.
— У тебя есть щипцы? — спросил он Киндла.
— Что-что?
— Кухонные щипцы, для барбекю.
— Ну… вроде бы Эбби приносила такие. Подожди.
Он скрылся в доме и вскоре вернулся со щипцами. Рукоятки были из яркой синей пластмассы, рабочая поверхность — из нержавеющей стали. Мэтт приподнял с их помощью кожу, отцепил от куста и отнес в гараж, подальше от ветра.
Аккуратно положив кожу на покрытый пятнами от бензина пол, он принялся методично разворачивать ее, пока она не стала похожа на полупрозрачное изодранное трико. Одна нога была оборвана ниже колена. Одной руки не хватало целиком. От головы тоже мало что осталось.
— И кого это нам принесло, черт побери? — задался вопросом Киндл, не подходя слишком близко. — Я хочу сказать, это ведь человек? Труп? Или просто чья-то… часть?
Мэтт склонился над кожей. Его она не пугала, не вызывала отвращения. В интернатуре случалось видеть кое-что похуже. Но из предосторожности он не стал прикасаться к ней голыми руками.
— Впервые это вижу.
— Впервые? — удивился Киндл. — А кто-то уже видел?
— Тебя не было на воскресном собрании. Боб Ганиш нашел пару таких в соседском доме. Пол Джакопетти говорит, что в его округе все фермы опустели. Остались только такие вот кожи.
— Господи, Мэттью! Пустые кожи?
Он кивнул.
— А с людьми что?
— Ушли.
— Куда?
Мэтт пожал плечами.
— И что, — спросил Киндл, — всех ждет такая участь?
— Скорее всего. Рано или поздно. Кроме нас, разумеется. Эбби волнуется за мужа и внуков. Говорит, они… худеют. Бледнеют.
— Господи, — повторил Киндл. — А как же…
Он остановился. Но вопрос был очевиден: «А как же Рэйчел?»
Мэтт не решался сформулировать ответ, даже про себя.
Киндл оглядел хрупкий конверт на полу гаража.
— Мэттью, что… что мне с этим делать?
— Отнеси обратно на улицу. Пускай летит. Долго не сохранится; после нескольких дней на солнце обратится в прах.
— Небогатое наследие, — заметил Киндл.
— А где есть богатое?
Мэтт вернулся домой к Рэйчел.
Она пришла утром и намекнула, что это, вероятно, ее последний визит. Мэтту не пришлось долго размышлять, чтобы связать это с появлением кож по всему Бьюкенену. Но догадка была столь пугающей, что он старался об этом не думать. Ему не хотелось даже представлять пустую оболочку Рэйчел, его дочери, брошенную на произвол ветра и холодного дождя. Боже милосердный, только не это.
Он рассказал ей, зачем звонил Том Киндл. Описал кожу во всех медицинских подробностях, сделавшись справочной машиной: то был его последний и единственный аргумент. Окончив рассказ, он покачал головой, шокированный своей же историей.
— Рэйчел, это нечеловечно. Знаю, что ты скажешь. Но… это не то, что должны делать люди.
Он ожидал возражений. Но дочь лишь кивнула:
— Может, ты и прав.
Она была бледной, почти бесплотной. В ее движениях появилась невиданная легкость, но этого Мэтт тоже старался не замечать и не обдумывать.
— Может, изменилось слишком многое. Может, слово «человек» к нам уже неприменимо, — печально сказала Рэйчел. — Я не чувствую себя как-то по-другому. По большей части я прежняя Рэйчел Уилер. Но теперь я стала как бы многослойной. Вижу вещи с новых ракурсов. Если я оставлю это… — Она обвела рукой себя, свое тело. — Рэйчел ли я? Человек ли я? Не знаю.
Она как будто признавалась в страшной смертельной болезни.
И кажется, уловила мысли Мэтта. В последнее время она стала способна читать малейшие нюансы выражения его лица, хотя он изо всех сил скрывал свою печаль.
