Незадолго до рассвета, когда Мириам наконец уснула, мальчик выбрался из фургона на холодную улицу.
В небе плыл тонкий месяц. Дыхание Уильяма вырывалось изо рта морозными перьями; асфальт на стоянке покрылся изморозью и сверкал в слабом звездном сиянии.
Несколько часов назад Артефакт покинул земную орбиту, продолжив странствия по неисследованным рукавам галактики. Необходимость в его присутствии отпала. Коллективные знания Странников были скопированы и сохранены в человеческом Доме, которому также предстояло отправиться в путь — как только будут разрешены последние разногласия.
Велосипед Уильяма был привязан к заднему бамперу фургона Мириам. Он тихо отвязал его и осмотрел.
По дороге из Айдахо велосипед запылился. Цепь и механизм переключения передач натужно скрипели. Но ехать было недалеко. Уильям вскочил в седло и поехал по шоссе № 80. Мальчик крутил педали в свете луны, замерзшее дыхание трепыхалось позади него, словно флаг.
За воротами он свернул налево, на отдельную дорожку, что вела к дому Конноров.
«Роза, поторопись, — думал он. — Утром они придут. Поторопись!»
Глава 32. Освобождение
Уильям встретил с ней рассвет.
Роза лежала на кровати. Пострадавшая от морозов и ветра комната выглядела потрепанной. Дубовый шкаф потемнел, зеркало потускнело, занавески спутались и намотались на карниз. Единственное большое окно выходило на юго-восток, где почти все небо перекрывал Дом. На его далеких склонах играли слабые рассветные лучи.
Серый кокон на кровати треснул и начал разделяться надвое. Уильям без видимых эмоций наблюдал за пульсирующим содержимым.
«Роза, они уже идут».
«Тогда помоги мне», — попросила Роза.
Уильям подошел к кровати, подумал, схватился за половины плотного пористого материала и попробовал раздвинуть их.
«Больно», — простонала Роза.
Уильям беззвучно извинился.
«Ничего. Продолжай».
Мальчик был с этим согласен. Он снова схватился за кокон и напряг тонкие руки, пока материал не разошелся по заднему шву с сухим треском, будто разломилась скорлупа грецкого ореха.
Он почувствовал, как Розу накрыло облегчение.
И отошел, чтобы не мешать ей расправить крылья.
Тогда она наконец смогла встать в полный рост перед кроватью, солнце поднялось уже высоко. Ее громадные крылья дрожали в холодном воздухе.
В этом воплощении Роза Перри Коннор весила меньше пятнадцати фунтов. Новое тело было пустой оболочкой без человеческих костей и тканей. Неоциты преобразили его в нечто более хрупкое и гораздо менее плотное. Ее лицо уменьшилось и сжалось, но черты остались узнаваемыми. Уильям подумал, что она весьма привлекательна. У нее были большие ясные глаза.
Она моргнула, по-прежнему не в силах произнести ни слова. Легкие стали хрупкими мехами, голосовые связки деформировались. Чувствительные к свету зрачки превратились в черные точки. Влажные крылья, очертания которых напоминали двойной эллипс, обнимали все тело, яркие разводы, синие и фиолетовые, играли на солнце.
Уильям чувствовал ее возбуждение.
«Занятно, — подумал он, — какой вид мы выбираем для своего последнего недолгого воплощения на Земле».
Принятая Розой форма вовсе не казалась ему странной. Она была мимолетным воплощением навязчивой мечты.
Роза не могла воспользоваться крыльями, пока они не обсохнут. Уильям не торопил ее — для ускорения процесса ничего нельзя было сделать.
Он сорвал занавески с окна. Другого способа выйти не оставалось. Окно было старомодным: одна рама — неподвижная, другая — подъемная, с противовесом. Тело Розы стало маленьким, крылья были гибкими, но в половину окна она бы не протиснулась.
Уильям выбил оба стекла, аккуратно, тщательно собрал осколки и выбросил вниз, на сухую землю. Затем, с удивительной для мальчика силой, он стал тянуть за деревянный край рамы, пока та не оторвалась с треском.
Несмотря на меры предосторожности, он наставил себе заноз и порезал правую руку. Кровь была густой и темной, почти черной.
Проходя по парковке вместе с Джоуи Коммонером, Тайлер вдруг остановился и поднял голову:
— Джозеф, ты это слышал?
— Э… нет, сэр.
— Как будто стекло разбилось.
— Не слышал, сэр.
В штиль звуки разносились далеко над засушливой прерией. Тайлер затаил дыхание, прислушался, но ничего больше не услышал.
— Поторопи остальных, — приказал он. — Завтрак окончен. Дела не ждут.
— Есть, сэр, — ответил Джоуи.
Уильям услышал, как один за другим завелись моторы, но из окна стоянка была не видна.
«Знаю, — успокоила его Роза. — Еще чуть-чуть».
Мальчик понимал, что времени у них в обрез.
Вереница фургонов свернула на частную дорогу и выстроилась в ряд у фермы Конноров.
Дом сразу понравился Эбби Кушман. Изысканный с виду двухэтажный каркасный особняк выгодно выделялся на фоне пахотных земель. Он стоял на занимаемом им участке с каким-то колониальным достоинством.
Входная дверь была не заперта. Эбби вошла следом за полковником Тайлером и его подручными. Внутри тоже было мило, хотя ветер, проникнувший в гостиную сквозь разбитое окно, изрядно потрепал кое-какие вещи.
Большой центральный зал был украшен в стиле юго-западных индейцев хопи, который был в моде несколько лет назад и посреди северной прерии казался несколько неуместным, но имел свое очарование. Цветастые ковры, бежевые стены, длинный диван песочного цвета, индейские куклы в серванте, низкие фарфоровые светильники. Эбби гадала, кто здесь жил. Наверное, какой-нибудь приезжий. Тот, кто не чувствовал себя здесь как дома.
Полковник Тайлер отправился исследовать кухню и погреб на наличие припасов.
— Посмотрю, что наверху, — сказала Эбби Мэтту Уилеру, который усаживал в кресло запыхавшуюся Мириам Флетт.
Эбби удивилась отсутствию Уильяма. В последнее время старушка с мальчиком были неразлейвода. Впрочем, Мириам уже некоторое время вела себя странно.
Ее хотелось спросить, что произошло, но она заранее знала ответ. «Эбби, не суй нос не в свое дело». В лагере каждый был чем-то недоволен, и удивляться этому не приходилось. Путешествие наглядно проиллюстрировало пустоту мира и неустойчивость человеческого темперамента. Америка стала пустой, как старая чашка, и лучше всех в ней выживали старые тру́сы вроде Тома Киндла.
Думать об этом было неприятно.
Эбби быстро поднялась по лестнице и оказалась в застланном коврами коридоре, тусклом и прохладном. Перед ней было три двери, — вероятно, все вели в спальни.
