Ключевым фактором для разрешения дела Хамиды-Биби против Мухитдина Ходжи стала экспертиза местных правоведов. Два муфтия изучили несколько сборников фетв, чтобы судебный следователь областного управления смог установить некоторые правила относительно платы, которую имеет право взимать казий при разделе наследства. Муфтии уверили русского чиновника, что перечисленные ими источники «содержат полный шариат и служат руководством для казиев». Следователь также указал, что решения муфтиев основываются на высказываниях великих имамов, и последние все говорят, что казий имеет право забрать себе 1/40 имущества при проведении раздела наследства
[933]. Возникает вопрос, понимал ли судебный следователь сложный юридический язык, которым изъяснялись муфтии. Судя по трудностям, с которыми следователь столкнулся при транскрибировании названий источников, он, скорее всего, не был знаком с подобными текстами. Более того, из дела, составленного государственным прокурором, становится очевидно, что никто из русских чиновников не проверял данную информацию и не сверял ее с фетвами, полученными от съезда казиев и от Мухитдина Ходжи.
Выводы
Покровительство мусульманских правящих династий, несомненно, являлось важным фактором обеспечения господства ханафизма в среднеазиатском регионе. Однако неизвестно, могли ли правители лично придавать данному мазхабу отдельные доктринальные черты. Возможно, покровительство государя играло гораздо бóльшую роль в политических делах, чем в юриспруденции. Тогда можно утверждать, что ханафитская гегемония прежде всего представляла собой юридический конструкт. Письменные традиции и практики передачи знаний сыграли важную роль в создании дискурса об авторитете ханафитского мазхаба. Данный дискурс распространялся за пределы таких юридических жанров, как фетва, и оказал влияние на иные письменные жанры: дворцовые хроники, зерцала для правителей и поэзию. Однако необходимо исследовать и другой аспект ханафитской гегемонии, а именно публичный характер права. Принцип публичности был неотделим от правовых практик и мест рассмотрения дел, где подданные получали представления о своих правах и обязанностях. Одним из таких мест рассмотрения споров являлся суд. Именно в суде ханафитские правоведы более решительно очерчивали границы данной правовой доктрины и активно пользовались полномочиями, позволявшими им трактовать шариат тем или иным образом. Суд также представлял собой место, где можно было обратиться к муфтию за юридическим заключением. Соответственно, ханафизм не являлся «династийным законом»
[934] (канун), с которым прекрасно знакомы исследователи Османской империи, но также он не являлся и корпусом готовых решений, не допускающих двойственного толкования, то есть кодексом в современном понимании. Ханафизм представлял собой правовую культуру, позволяющую любой стороне обращаться за разрешением конфликта к любым авторитетам в вопросах права по собственному выбору, требуя подбора наиболее убедительных доводов в свою пользу. Таким образом, среднеазиатский ханафизм кардинально отличается от османского, как его описывает Гай Бурак
[935]. Символом ханафизма становится двуликая, подобная Янусу, фигура муфтия. С одной стороны, муфтий – это юрисконсульт, советник казия, с другой же стороны, он адвокат, стремящийся угодить требованиям клиентов.
Ни российская колонизация, ни реорганизация судебных институтов не оказали значительного влияния на роль муфтиев по отношению к местному населению. Муфтии (и работавшие при них писцы) продолжали выполнять ту же самую работу и предлагать те же услуги, что и за сто лет до прихода русских. Смена власти не отбросила муфтиев на правовую периферию, а их фетвы не потеряли юридического значения. Назначение же на должность муфтия теперь зависело от воли казия и одобрения русской администрации; в прежние времена, до завоевания, это зависело от решения правителя. Возможно, данные перемены и сказались на карьере отдельных правоведов, однако сам институт муфтиев и предлагаемые ими услуги не претерпели значительных изменений. Мы не находим доказательств тому, что исламские традиционные знания с приходом русских были вытеснены. Кроме того, в Средней Азии не наблюдается эпистемологических разрывов, характерных для других колониальных ситуаций, – к примеру, радикальных изменений в учебном плане медресе
[936].
Что же поменялось в толковательной активности мусульманских юристов в русском Туркестане? До колонизации муфтии работали в надежных, защищенных условиях, вмешиваться в которые местное население не имело возможности. Местные жители обращались к муфтиям за услугами лишь тогда, когда требовалось принести фетву в суд. Активность рядовых подданных ограничивалась решением казия, толковательными полномочиями других улемов в суде, а также моральными суждениями посредников – третьих лиц. Однако с приходом русских к власти фетвы стали ключом, открывающим для простых людей область правовой герменевтики и дающим им возможность активно участвовать в определении шариата. Теперь мусульмане пользовались фетвами, к примеру, чтобы подвергнуть сомнению моральный авторитет исламских правоведов. Фетвы стали оружием против народных судей и служителей судов: именно это мы наблюдали при анализе дела Назиры-Биби, первой жены покойного Мухаммада Риза-бая. Назира-Биби, встав на сторону Мухитдина Ходжи, сообщила русским властям, что дело против него было сфабриковано на ложных основаниях. Однако через несколько лет она применила все возможные рычаги воздействия, чтобы получить доступ к наследству своих несовершеннолетних детей, которое находилось в ведении того же человека – Мухитдина Ходжи. К одному из прошений русским властям истица приложила изобличающую казия фетву о том, что тот не имеет полномочий распоряжаться имуществом ее малолетних детей
[937]. Наблюдая подобные хитрые тактики, русские осознали, что фетвы – это полезный ресурс, с помощью которого можно заставить правоведов руководствоваться прежде всего шариатом, при том что колонизаторы теперь тоже участвовали в определении формулировок исламского права. Именно стратегический альянс колонизаторов и колонизованных подготовил почву для создания нового юридического жанра: мусульманских юридических заключений для немусульманского государства.
