Если говорить о деле Мухитдина Ходжи, то юридические заключения по данному делу, адресованные русским чиновникам, соответствовали традиционной мусульманской юридической логике. Они опирались на многовековую практику толкования, теория которой определялась ханафитским мазхабом. Очевидно, среднеазиатские правоведы не отказались от данной практики и не посчитали ее неактуальной для работы в колониальных условиях. Сборники фетв, составленные среднеазиатскими улемами в колониальный период, демонстрируют то, что найти верный ответ на вопрос, поступивший, например, от прокурора или другого русского чиновника, не было для муфтия менее важно, чем представить в доколониальный казийский суд верное заключение о той или иной правовой норме. Фетвы доколониального периода нашли свое место в колониальных сборниках, что показывает, что подобные правовые тексты воспринимались теми, кто их собирал и издавал, как эквиваленты фетв
[938]. Наличие таких текстов в сборниках фетв подразумевает, что с точки зрения среднеазиатских правоведов взаимодействие с русскими чиновниками давало возможность для юридической герменевтики.
Данное наблюдение вновь приводит нас к бурдьёвскому понятию юридического поля, которым я пользуюсь для описания правовой системы узбекских ханств. Практики выдачи фетв в колониальной Средней Азии свидетельствуют о том, что русские чиновники были заинтересованы в теоретической дискуссии с мусульманскими правоведами гораздо сильнее, чем ханы и эмиры, и активнее участвовали в обсуждении шариатских норм. Соответственно, русские власти не только использовали иной образ действий, чем мусульманские государи, но и играли гораздо более деятельную роль в формировании исламского юридического поля. Несомненно, мусульманские правители были непосредственно заинтересованы в получении фетв, одобряющих их политику. Например, мы находим свидетельства, что члены кунгратской династии в Хиве получали фетвы, оправдывающие их намерения конфисковать имущество, принадлежащее бывшим чиновникам, виновным в должностных злоупотреблениях и смещенных с поста
[939]. Нам также известно, что Шахмурад ибн Даниялбий, мангытский правитель Бухары (годы правления: 1785–1800), на основании фетвы развязал войну с шиитским племенем кызылбашей
[940]. Встречаются и случаи, когда мусульмане подавали иски в ханский суд и приносили фетвы в качестве доказательства. Однако нам неизвестны случаи вмешательства среднеазиатских государей в дела муфтиев, работавших в суде. Не встречаем мы и эпизодов, когда эмиры или ханы вступали в диалог с правоведами и самолично изучали фетвы, чтобы одобрить или осудить то или иное поведение тяжущихся сторон. В противоположность этому, русские должностные лица, по всей видимости, полагали, что с помощью фетв смогут отличить верное толкование исламского закона от неверного. Из административных практик российских колонизаторов также очевидно, что русские относились к фетвам как к текстам, аналогичным статьям кодексов и имеющим решающее юридическое значение при слушании дел, рассмотрении прошений, вынесении судебных решений и постановлений.
Эпилог
Наследие: перспективы, открытые колониализмом
Заканчивается одна история, и начинается другая. Хамида-Биби не смогла добиться своей цели, и пришел черед Назиры-Биби, первой жены покойного Мухаммада Риза-бая, вытребовать деньги у казия Мухитдина Ходжи. В 1898 году от Назиры-Биби поступило огромное количество прошений в управление начальника Ташкента и администрацию военного губернатора Сыр-Дарьинской области. В шести из этих прошений вдова обвиняла казия в злоупотреблениях, связанных с опекой. История Назиры-Биби – лишь одна из множества подобных. После смерти мужа женщина была назначена опекуншей над своими детьми, дочерью Анзират-Биби и умственно отсталым (ма‘тух) сыном Хашим-джаном. Предполагалось, что под контролем Назиры-Биби будет находиться состояние, оставленное покойным отцом детей, а именно – внушительная сумма более 28 000 рублей. В 1896 году данная сумма была положена в ташкентское отделение Государственного банка Российской империи. В том же году дочь Назиры-Биби, Анзират-Биби, вышла замуж за человека по имени Мулла ‘Абд ал-Ваххаб Юнусбаев, но вскоре после этого умерла. Вследствие этого ее состояние должны были поделить между собой мать и муж.
Стороны договорились так, что Юнусбаев получит долю размером в 3063 рубля. Однако вывести эти деньги из банка было сложно, поскольку для этого требовалось оформленное казием свидетельство о том, что Юнусбаев имеет право на долю наследства, находящегося под опекой Назиры-Биби. Судья Мухитдин Ходжа отказался выдать это свидетельство. Он утверждал, что Назира-Биби не предоставила ему отчет об опекунской деятельности за 1897 год, а без отчета он не станет выдавать документ. Это-то и стало поводом для всех жалоб Назиры-Биби.
Съезд казиев рассмотрел вопрос и постановил, что Мухитдин Ходжа обязан немедленно выдать свидетельство, а Назира-Биби – предоставить отчет. Несмотря на то что казий в конце концов оформил для Назиры-Биби нужный документ, банк долго отказывался выдавать ей деньги, поскольку в свидетельстве не указывалось, из чьей доли наследства следует выделить сумму. Поверенный Назиры-Биби, русский по фамилии Карачаров, подал прошение, которое убедило начальника Ташкента приказать Мухитдину Ходже оформить новое свидетельство. Казий подготовил новый документ для Юнусбаева, однако начальник Ташкента посчитал его некорректным. Глава города вернул новое свидетельство мусульманскому судье и потребовал объяснить ошибку в документе. Мухитдин Ходжа ответил, что документ составлен верно, поскольку деньги из банка имеет право получить лишь Юнусбаев, а наследство Назиры-Биби и ее сына должно оставаться в банке по крайней мере до тех пор, пока Назира-Биби не предоставит отчет о своей опекунской деятельности за 1897 год.
Дело осложнилось, когда Назира-Биби сама стала засыпать русских чиновников прошениями. В одном из ходатайств просительница рассказала, что казий питает к ней личную неприязнь, и просила оградить от «неправильных действий» с его стороны
[941]. Она раз за разом уверяла бюрократов, что с казием ее связывают исключительно «враждебные отношения»
[942] и что он «превышает свою власть»
[943]. В итоге прошения произвели необходимый эффект: Назира-Биби убедила в своей правоте подполковника Алексея Фока, помощника начальника Ташкента. Подполковник написал два письма в государственный банк. В первом письме он заявлял, что следует выплатить Назире-Биби нужную сумму просто потому, что под ее опекой находится имущество, по праву принадлежащее несовершеннолетним детям. Второе письмо Фока имело несколько более юридический тон и ссылалось на распоряжение 1897 года, согласно которому народные судьи были обязаны передавать опекунские деньги в банк, если не могли назначить подходящего опекуна, или же ссужать эти деньги на выгодных условиях. Подполковник заявил:
