…опекунша [Назира-Биби] всегда имеет полное право изъять из Банка опекунские деньги и отказ в данном случае Банка <…> нельзя почитать уважительным
[944].
Фок требовал, чтобы руководство банка выдало Назире-Биби необходимую сумму, и предупреждал, что в случае повторного отказа будет жаловаться самому генерал-губернатору. Банк ответил, что своим ходатайством Фок выявил конфликт юрисдикций
[945]. Новое распоряжение 1897 года противоречило Положению об управлении Туркестанским краем, согласно которому все дела туземцев подлежали ведению народных судей. Банк потребовал разъяснить, находятся ли дела об опеке исключительно в юрисдикции казиев или же их имеют право рассматривать и русские должностные лица. Кроме того, банк просил подполковника Фока уточнить, какое юридическое значение имеют его ходатайства. Подполковник, очевидно занявший сторону Назиры-Биби, решил написать напрямую генерал-губернатору, который до этого предъявлял претензии к Мухитдину Ходже по поводу отказа в оформлении свидетельства.
Помимо этого, Фок пытался довести до сведения главы колониального правительства, что Мухитдин Ходжа уже не раз находился под следствием по обвинению в должностных злоупотреблениях и что однажды начальник Ташкента даже потребовал снять его с казийской должности. Фок подчеркнул, что, несмотря на обвинительные показания свидетелей, областное управление сняло с казия все обвинения. Иными словами, подполковник заявлял, что городское управление (включая его самого) заметило несколько подробностей дела, упущенных из виду администрацией области. Объясняя свою личную инициативу, Фок написал, что руководствуется решением других народных судей, пришедших к выводу, что Назира-Биби имеет право получить деньги. Помимо этого, Фок изложил свое мнение по поводу личности казия, полагая, что это достойно внимания генерал-губернатора – несмотря на то что мнение подполковника значительно расходилось с мнением областного управления.
Хотя на стороне Фока был его руководитель – начальник Ташкента
[946], – из-за давления со стороны областных чиновников возникли неожиданные последствия. Управлению Сыр-Дарьинской области не понравился обвинительный тон подполковника, дающий понять, что областная администрация «как бы укрывает беззаконные действия казия». В результате управление области сняло с народного судьи все обвинения, несмотря на наличие очевидных доказательств
[947]. Так, оказавшись в эпицентре борьбы за влияние между двумя уровнями бюрократии, один из которых пытался упрочить свой авторитет за счет другого, подполковник Фок был обвинен в нарушении субординации.
Однако здесь можно выявить и другой мотив – мотив постоянства мнений, выражаемых чиновниками в деловой переписке. Мы видим, что не только подполковник Фок, но и другие ташкентские власти стремились ограничить казийские полномочия, связанные с опекой. В 1892 году Нил Лыкошин предложил забирать у казиев опекунские деньги и помещать их в банк. Его решение было основано на результатах расследования по делу о хищении денег, принадлежащих несовершеннолетним, в котором был замешан Мухитдин Ходжа. Семь лет спустя подполковник Фок подверг сомнению право казия принимать решения по вопросам опеки. По мнению Фока, народный судья совершил должностное злоупотребление, и подполковник встал на сторону истицы – Назиры-Биби.
Взяв в качестве отправной точки историю Назиры-Биби, обобщим некоторые темы, освещенные в книге «Идеи о справедливости», и обратим внимание на упрощенный характер парадигмы «согласие/сопротивление», которая на данный момент доминирует в представлении о среднеазиатской колониальной истории. С точки зрения русских, в основе колониального правления в Средней Азии лежало сохранение традиций, являющихся неотъемлемой частью исламской правовой культуры региона. Таким образом, колонизаторы считали, что вмешательство империи в правовые институты было минимальным. Тем не менее результатом колонизации стала полная перестройка местной системы правосудия, до того предполагавшей, что характер применения шариатских норм определяется мусульманским ханским судом и его представителями (включая казиев на местах). Российская политика верховенства закона была разработана с целью приблизить мусульманских подданных к имперской правовой культуре, чтобы они со временем предпочли русские суды шариатским правовым институтам; таким образом, имперское право должно было заменить собой исламское. Русское правление в Туркестане представляло собой типичный колониальный проект, в основе которого лежала цивилизаторская миссия. Колониальная администрация так и не привела в исполнение план по закрытию «народных судов» в русском Туркестане, поэтому шариат исчез из локального юридического поля лишь с приходом советской власти в 1920-е годы. Тем не менее отсрочка данного плана вовсе не помешала русскому империализму. Мусульманские подданные научились пользоваться новыми колониальными институциональными механизмами: целым набором мест разрешения споров и услугами когорты бюрократов, готовых выслушать любые жалобы на действительные или предполагаемые правонарушения и при необходимости найти для них нужные обоснования. Участвуя в повседневных диалогах с русскими чиновниками, мусульмане приспособились к новой правовой культуре и стали преследовать свои личные интересы, опираясь на новые институты и новые концепции справедливости. Такие женщины, как Назира-Биби, поняли, что вдовы имеют право на опеку над своими несовершеннолетними детьми и могут распоряжаться их имуществом. Всего за несколько лет до подачи Назирой-Биби прошения в колониальную администрацию подобная ситуация была немыслима, поскольку опека была исключительным правом старших мужчин в семье и казиев, пользующихся всеобщим уважением. Вероятно также, что скотоводы, такие как жители кишлака Джалаир (с которыми мы познакомились в главе 3), с приходом российской власти поняли, что для гарантии доступа к пастбищам им могут пригодиться документы о владении этими землями. Данный момент представляет собой еще одно важное нововведение, поскольку до прихода русских к власти для разрешения конфликта по поводу земли было достаточно расспросить местное население о том, что они знают. Именно по этой причине в трех узбекских ханствах не было разработано кадастровой системы (по крайней мере, в ее западном понимании). Другие подданные, такие как Майрам-Биби (см. гл. 2) и Хамида-Биби (см. гл. 5), осознали, что фетвы могут помочь завоевать доверие колониальных чиновников и что можно разыграть эту карту против оппонентов в суде. Маловероятно, что до российской колонизации мусульмане могли угрожать суду юридическим заключением от специалиста, чтобы заставить суд поддержать их сторону.
Возможно ли, что все эти исторические акторы попросту подстроились под новую ситуацию? Или же новые юридические практики действительно изменили их представления о справедливости, о добре и зле? Опыт, подобный опыту Назиры-Биби и Хамиды-Биби, по всей видимости, сыграл важную роль в изменении правосознания мусульман. Иными словами, я склонен верить, что эти две истицы, как и множество других женщин, теперь начали думать, что требовать права опеки над своими несовершеннолетними детьми – правильно, а когда имущество их детей находится под контролем казия – это неправильно. Важно учесть данный момент, чтобы понять, каким образом культура меняется со временем. Если Назира-Биби и Хамида-Биби адаптировали для своих внутренних потребностей русскую концепцию опекунства, можем ли мы по-прежнему расценивать их правовые действия и высказывания как характерные для «мусульманской культуры», или «ислама»? Или же, как я утверждал во вступительной части, их действия попросту отражают обыденный опыт культурных изменений?
