Можно возразить, что данные отрывки не являются живыми описаниями судопроизводства, ведь подобные эпизоды мы можем встретить и в поэзии, и в живописи (см. ил. 3). Следовательно, они могут быть интерпретированы как композиционные мотивы
[177].
Тем не менее было установлено, что придворные хронисты систематически пользовались архивными записями
[178]. Поэтому нет смысла присваивать хроникам менее авторитетный статус, чем юридическим документам. Кроме того, существует несколько источников в жанре путевых заметок, где упоминается о публичных аудиенциях среднеазиатских правителей, где они выслушивали жалобы подданных:
За судопроизводство в [Хивинском] ханстве отвечают начальники администрации и казии. Хан, как правило, публично оглашает решение перед теми, кто обратился к нему с прошением [арз]
[179].
Каждый день, примерно в два часа, [он] приходит в суд, чтобы разбирать дела и жалобы. В летней резиденции судебные заседания проходят прямо во дворе, где устроены земляные кушетки; хан восседает на одной из них на бархатной подушке, опираясь на руку для большего удобства, и разбирает жалобы
[180].
Поскольку в этот час почти каждый день проводится арз (публичная аудиенция), то парадный вход, как и другие палаты ханской резиденции на нашем пути, были запружены просителями всех сословий, полов и возрастов. Все они были одеты в повседневные платья, многие женщины держали детей на руках в ожидании слушания; ибо никто не обязан записываться, а того, кто первый пробился вперед, первого и пускают
[181].
Одно из самых ярких описаний процедуры подачи прошений мы встречаем в записках российского офицера и востоковеда Нила Сергеевича Лыкошина. В 1912 году Лыкошин занимал пост главы Амударьинского отделения и, соответственно, обладал конфиденциальной информацией о работе правовой системы в стране. Вот как он описывает процесс судопроизводства:
Примерно в шесть часов вечера обычно малолюдный двор, украшенный высокими колоннами в мавританском стиле, вдруг оживился… Через некоторое время открылась дверь гарема, откуда вышел Исфандияр-хан Бахадур и прошел к тому месту, где он восседает и вершит правосудие и наказание. Недалеко от единственного входа во двор находится маленький каменный топчан, покрытый большим войлочным ковром. Хан садится на топчан в азиатском стиле, а перед ним кладут старинное ружье в футляре и маленький топорик, тоже старинный; это регалии власти. Хан носит позолоченную саблю азиатского типа, а на голове вместо обычной меховой шапки у него такая же большая шапка из ягнячьей шерсти, но с красным верхом; шапка эта – подобие короны. Подле руки хана ставят чайник зеленого чая и чашку. Еще до прихода хана махрам
[182] занимает место недалеко от ханского топчана и стоит неподвижно с непокрытой головой. Время от времени махрамов тихонько подменяют другие, недавно вошедшие во двор. Старик Юсуф-ясавулбаши начинает церемонию… Пришло время разбирать людские жалобы…
Подданные хана жалуются ему друг на друга и требуют восстановления в правах, нарушенных другими подданными. Проситель, войдя в дверь, останавливается у входа, довольно далеко от хана, так что жалоба произносится довольно громко, податель почти кричит, как будто надеется доказать серьезность жалобы и проникнуть криком в душу хана. Хан, позволив просителю окончить краткую жалобу, произносит лишь одно слово, повернувшись к Ясавулбаши. Вероятно, это приказ разобраться с делом. Проситель выходит, входит следующий
[183].
Канцелярские документы Мангытов и Кунгратов, несомненно, свидетельствуют о том, что ханский дворец принимал участие в разрешении мелких споров местного населения. Записи бухарской и хивинской канцелярий показывают, что те, кто хотел подать жалобу на других подданных, должны были первыми прибыть к воротам дворца (ба-дарваза-и арк-и ‘али амада) и обратиться с прошением (ба-‘арз-и ‘али расанид). Если прошение принималось, то хан приказывал какому-либо чиновнику разобраться с делом. Это значит, что в действительности хан слушал и разрешал лично лишь малую часть дел, подаваемых во дворец; султанское правосудие обычно осуществлялось уполномоченным лицом, назначенным правителем.
В Средней Азии прошения (ед. ч. ‘арз) письменно не подавались. Обращение с жалобой в ханский дворец было устной процедурой. Однако никто не запрещал просителям подкреплять свои слова дополнительной поддержкой в форме письменного текста; как правило, это было исковое заявление (махзар). Махзары обычно составлялись писцами (мухаррир), служившими при юридических специалистах, и скреплялись печатью муфтия, за что податель платил некоторую сумму (мухрана)
[184]. Эти записи оформлялись для того, чтобы преобразовать жалобу, изложенную истцом своими словами, в полноценное судебное дело. Махзар содержал краткое описание нарушения, претензию (да‘ва), требование о компенсации ущерба и цитаты из источников материального права (фуру‘ ал-фикх). Цитаты выполняли функцию своего рода прецедентов, связывая данное дело с конкретными аспектами права, мнение исламских специалистов по этому поводу уже было известно. Махзары составлялись на юридическом профессиональном языке и были насыщенны исламскими правовыми терминами; таким образом, в них практически не оставалось места для голоса просителя.
