Я ни в коем случае не утверждаю, что юридические специалисты в действительности не являлись экспертами. Как мы видели выше, грамоты о назначении на различные юридические должности свидетельствуют о том, что лишь казиям и муфтиям было дозволено выполнять определенные функции и пользоваться профессиональными прерогативами. У кочевников также имелся человек, наделенный обязанностями судьи, который имел монополию на применение силы в случае нарушения исламского закона
[244]. Я предлагаю иной подход и утверждаю, что рядовые подданные строго следили за соблюдением закона и осуждали отклонение от местных обычаев и общепринятых порядков.
Документы канцелярий Бухарского эмирата и Хивинского ханства свидетельствуют о том, что категории справедливости и нравственности, как и понятие судебного процесса, были понятны простым людям. Например, женщина могла классифицировать домашнее насилие как преступление еще до того, как специалист по вопросам права открывал дело о побоях на основании ее жалобы
[245]. Как иначе объяснить тот факт, что женщины подавали исковые заявления о побоях, не привлекая юридических специалистов? Рассмотрим, к примеру, дело некоего Яхши-Мурата, который избил свою жену Са‘адат-бику и ушел из супружеского дома. Нийаз-бика, мать пострадавшей, обратилась напрямую в ханский дворец Хивы. Несомненно, Нийаз-бика была полностью осведомлена о доступных ей правовых ресурсах, так как ей было ясно, что телесные повреждения (маджрух)
[246] являются категорией преступления, предполагающей возможность обращения в суд.
Знакомство населения с правовыми категориями и формирование у него представлений о справедливости и несправедливости было неизбежно, так как закон имел публичное измерение. Прежде всего, правовые практики осуществлялись публично. К примеру, судебные разбирательства проводились открыто, при посторонних. Правовые документы заверялись в присутствии нескольких лиц. Здесь я не имею в виду профессиональных свидетелей (‘удул) или лиц, уполномоченных давать показания (гувах). В среднеазиатских документах указывается, что оформление и заверение должно проводиться публично, перед собранием присутствующих в суде (хуззар-и маджлис)
[247]. Предполагалось, что в зале суда находились местные высокопоставленные лица; своим присутствием они обеспечивали связь между судом и более широкими слоями населения, гарантируя, что о происходящем в суде позже узнает широкая публика. Когда умирал человек, в присутствии местного сообщества (джам‘-и касир хузурида) составлялся перечень (руйхатт)
[248] всех объектов, переходивших во владение наследников
[249]. В ходе данного публичного процесса формировались новые имущественные права и укреплялось понимание того, каким образом должно распределяться семейное наследство.
Подданные понимали, что все сказанное ими имеет значение для судебного следствия. На основе слухов и молвы всегда было можно представить косвенные доказательства по делу
[250]. Любое действие, совершенное на публике, приобретало определенную правовую силу. К примеру, если кто-либо заявлял перед собранием людей, что взял деньги в долг у другого человека, то факт долга отпечатывался в памяти местного сообщества, а все свидетели данного заявления были осведомлены о последствиях, из него вытекающих
[251].
Судьба правонарушителя также зависела от отношения к нему публики. Решение, передать ли преступника под ответственность поручителя (кафил) или же посадить его в тюрьму, зависело от того, как люди оценят его репутацию и последствия решения для социальных отношений, в которых состоят стороны, и для сообщества в целом. Например, после ограбления в Хорезме
[252] пострадавший пошел по следу нападавших, поймал одного из них и притащил к местному хакиму. Тот пригрозил ему физической расправой (сийасат). Под угрозой насилия подозреваемый признался (икрар) в преступлении и выдал двух своих сообщников. Когда их разыскали и установили, что именно эти три человека совершили преступление (джинайат), дело перешло в руки официальных представителей местного сообщества. Они постановили, что виновные должны выплатить денежную компенсацию пострадавшему. Хаким известил ханский дворец об этом решении для получения дальнейших указаний. В докладе он также спрашивал, следует ли ему задержать преступников или же отправить их в Хиву. Однако был и третий вариант – передать виновных на поруки кафилю. Кафил нес ответственность за поведение правонарушителей, и его поручительство возлагало бремя на все сообщество, от имени которого он выступал. Часто в качестве поручителей-кафилей выступали местные высокопоставленные лица, занимавшие главные административные посты (аксакал/катхуда/на’иб). Именно они возлагали неформальную правовую ответственность
[253] на лиц, сознавшихся в таких преступлениях, как убийство или ограбление
[254].
