По Халлаку, тенденция к модернизации в мусульманском мире впервые проявилась в Османской империи в виде систематической централизации, возникшей как мера противодействия западной военно-экономической мощи. Позже этот процесс перекинулся на колонии с мусульманским большинством. В этих условиях шариат все больше стал подчиняться законотворческим нормам государств и их собственным представлениям о юриспруденции. Модерное государство и шариат, с точки зрения Халлака, несовместимы, поскольку оба они представляют собой «механизмы управления», не терпящие никаких внешних попыток «определения сущности права»
[274].
В подходе Ваэля Халлака к изучению шариата в модерный период существуют две методологических бреши. Во-первых, он рассматривает централизацию судебного аппарата как центробежную силу, из-за которой шариат оказывается выброшен за пределы своего изначального местонахождения. Идея о том, что шариат находился на периферии государства, в корне неверна для истории права в Средней Азии и ханафитского мира в целом. Музаффар Алам демонстрирует, что попытки переосмысления взаимоотношений между шариатом и государством имели место в Герате при правлении Шахруха в первой половине XV века и позже при Бабуре (годы правления: 932–937/1526–1530)
[275]. Подобные попытки стали заметнее в конце XVIII века и на всем протяжении XIX века – или же, по крайней мере, сохранилось больше источников, это подтверждающих. Данный феномен не имеет отношения к встрече с Западом. Еще по приказу Аурангзеба (годы правления: 1068–1118/1658–1707) был составлен сборник юридических заключений под заглавием «Ал-Фатава ал-‘Аламгирийа». Однако еще за век до этого по велению первого правителя династии Абулхайридов в Бухаре был подготовлен сборник «Ал-Фатава аш-Шибания» на персидском языке, доступный для местного населения
[276]. Через несколько десятилетий после издания этого сборника по поручению Шаха ‘Аббаса было составлено руководство «Джами‘-и ‘аббаси», целью которого была популяризация знаний о шиитском праве среди народа. Таким образом, в иранском мире XVI–XVII веков имело место несколько попыток определения исламской правовой сферы, инициированных правителями
[277].
Вторая проблема заключается в том, что, проводя разделение между государством как исключительным источником правовых полномочий и судебной властью, мы априорно разделяем две сущности, которые в действительности были едины. Большинство служащих государственных канцелярий – административных аппаратов исламских государств – имели то же происхождение и образование, что и правоведы, назначаемые на посты казиев или муфтиев. Даже сами правители часто были специалистами в области права, либо же их окружали правоведы – ясавул-и ‘улама’. Улемы служили в ханских канцеляриях и преподавали в медресе, учрежденных представителями местных династий. Государство и исходящее от него правовое знание не должны рассматриваться как нечто отличное или противоположное знанию, производимому улемами. Проводя искусственную границу между государством и шариатом (или же улемами), мы рискуем ошибочно охарактеризовать юридическое поле, в основе которого лежит единственная нормативно-правовая база, как плюралистичное. Действительно, подданные среднеазиатских ханств воспринимали ханский дворец и казиев как различные судебные инстанции. Однако различия здесь связаны с полномочиями по выполнению судебных решений, а не с порядком судопроизводства.
Существует весьма скромное количество литературы о государственном правовом управлении в Средней Азии, и во всех этих работах приводятся удивительно похожие сведения. Утверждается, что правосудие ханского дворца значительно отличается от казийского шариатского правосудия, поскольку ханский суд имеет дело с правонарушениями, выходящими за рамки юрисдикции казиев; либо же суд правителя описывается термином «мазалим», означающим суд второй инстанции
[278]. Насколько мне известно, из этой общей тенденции выбивается недавнее исследование Йоссефа Рапопорта, где связь между ханским судом и шариатом рассматривается в иной перспективе. В своей работе, посвященной деградации исламской правовой системы в Мамлюкском султанате, Рапопорт утверждает, что «суды мазалим домамлюкской классической традиции <…> были <…> превращены в суды широкой юрисдикции, которые работали параллельно с шариатскими казийскими судами. Новые институты получили название судов сийасах, поскольку в них упор делался на беспристрастность, достигаемую за счет отхода от шариатского формализма <…> Юрисдикция судов сийасах в XV веке распространялась на дела, не имеющие прямого влияния на государственную политику, такие как дела о погашении долгов или бракоразводные процессы»
[279]. Автор делает два важных вклада в изучение взаимосвязи между шариатом и правосудием ханского дворца. Во-первых, Рапопорт демонстрирует, что казии и судьи при правительстве имели взаимодополняющие функции. Во-вторых, исследователь указывает на растущее напряжение в отношениях между двумя судебными институтами. Создание «судов сийасах» было знаком централизации правового управления, в результате которого правитель стал более активно вмешиваться в принятие решений казиями. Чаще всего централизованная османская администрация представляется как единственный случай, в котором напряжение между двумя судебными инстанциями разрешалось правителем посредством кануна, то есть особого сборника распоряжений, в котором шариат увязывался с законом правителя.
В продолжение тезиса Рапопорта я утверждаю, что правосудие ханского дворца и шариат не только дополняли друг друга, но и представляли одну и ту же нормативно-правовую базу. Во-первых, как мы уже видели, в Средней Азии XIX века исламское право применялось не только профессиональными судебными органами. Я надеюсь продемонстрировать, что в трех государствах, образованных после падения Аштарханидов и Абулхайридов в 1747 году, отправление правосудия подверглось бюрократизации и централизации, вследствие чего суд правителя стал играть большую роль в разрешении частных споров между подданными. Архивы документов династий Мангыт (1753–1920), Минг (1798–1876) и Кунграт (1770–1920) дают понять, что казии чаще всего исполняли скромную роль советников по правовым вопросам и поэтому несли личную ответственность за каждое принятое ими решение. Если исключить личные записи казиев, которые в советской научной классификации называются «казийскими документами»
[280], то мы видим, что жители ханств Средней Азии пользовались юридическими услугами ханского суда, а дальнейшее разбирательство могло предполагать или не предполагать участие специалистов-казиев.
