Во-вторых, мы находим оформленные правоведами XIX века заключения, легитимирующие тот факт, что казии обязаны подчиняться воле местного правителя. Это означает, что открытое проявление зависимости от правителя постепенно становилось характерной чертой исламского юридического поля Средней Азии
[281]. Тот факт, что правоведы выносили заключения по данному вопросу, предполагает, что зависимость улемов от правителей была объектом дискуссии экспертов по вопросам права
[282].
5. Об обычном праве
Исследование историографии права в послемонгольской Средней Азии и изучение роли государства в отправлении правосудия сопряжены с дополнительной проблемой, требующей особого прояснения. Часто предполагается, что среднеазиатские ханства могли действовать в рамках некой правовой сферы, которая отличалась от шариата и была культурным наследием монголов. В частности, Чингисхан известен как законодатель, принявший уложение обычного права под названием «яса» (jasaq). Мы не можем сказать, что представляла собой яса во время правления Чингисхана, поскольку все письменные источники, отсылающие к этому корпусу права, появились только через несколько столетий
[283]. Столь же непросто дело обстоит с периодом Тимуридов и сводом законов, который у Марии Эвы Сабтельни называется «торэ» (törä). Исследовательница объясняет торэ как «тюрко-монгольский свод обычного права, практикуемый Тимуром, его потомками и чагатайскоязычными последователями <…> который пересекается с ясой Чингизидов и дополняет ее»
[284]. По Сабтельни, одним из элементов, напрямую связывающих тимуридское торэ с обычным правом Чингизидов, является йаргу — «следственный суд», описываемый Сабтельни как «главный инструмент обеспечения выполнения ясы»
[285]. Тем не менее в источниках эпохи Тимуридов торэ и йаргу чаще всего упоминаются в контексте напряженных отношений с шариатом
[286], при этом почти не приводится примеров их реального функционирования. К XIX веке слово «йаргу» обрело совершенно иное значение и стало применяться для обозначения наказаний, применяемых ханским судом
[287].
Томас Уэлсфорд приводит веские доводы в пользу того, что монгольская яса и тимуридское торэ представляли собой не что иное, как инструменты отсылки к традициям Чингизидов, «понимаемых в узком контексте. Так как не существовало никаких авторитетных записей периода правления самого Чингисхана, то люди получали информацию о „чингизидской традиции“ лишь в форме поздних вариантов, каждый из которых артикулировал мировоззрение, некоторым образом отличающееся от предыдущего»
[288]. Данная интерпретация верна и для более поздних периодов. Как замечает Анке фон Кюгельген, мангытские историографы неоднократно возносили хвалу своим покровителям за отмену «чингизидских нововведений» (бид‘атха-йи чингизи), по большей части представлявших собой формы налогообложения, не предусматриваемые шариатом
[289]. В частности, так поступили хивинские хронисты Мунис и Агахи, когда Эльтузар-хан, правитель династии Кунгратов, отменил подобные «незаконные нововведения» хорезмского налогообложения
[290].
Из вышесказанного следует, что если в Средней Азии раннего Нового времени и существовало правовое поле, отличающееся от исламского права и находящееся в исключительной юрисдикции правящей династии, то это был суд йаргу. Однако, согласно реконструкции Сабтельни, он вышел из употребления при Шахрухе. С другой стороны, начиная с XVI века в текстах упоминаются «чингизидские» правовые практики, не относящиеся к исламскому праву. Однако из этого не обязательно следует, что данные практики представляли собой тюрко-монгольское обычное право или же принципы, по которым государственные органы осуществляли правосудие.
