Глава 2
Народные судьи – колониальные козлы отпущения
Введение
В XIX веке Российская империя распространила свое влияние на казахские степи и Мавераннахр. Теперь российские законодатели и чиновники должны были обеспечить соблюдение общественного порядка на новых территориях. С точки зрения империи, чтобы «сохранить мир в обмен на дань и налоги»
[305], было необходимо вписать местные правовые нормы в структуру имперского управления, а также официально признать за местным населением их исконные права и обязанности. Соответственно, Российская империя установила на завоеванной территории плюралистичный правовой режим. Были введены военные и мировые суды под председательством русских судей, а также народные суды под председательством казиев. Последние были устроены с целью сохранения шариатской системы правосудия – точнее, шариата доколониальной эпохи, каким его представляли себе русские. Некоторые черты исламской правовой культуры подверглись глубокой трансформации, другие же остались нетронутыми. В этой главе мы рассмотрим один из разрывов, возникших в исламской правовой культуре вследствие колониальных нововведений. Мы увидим, что правовая структура колонии требовала изображения народных судей (казиев) в образе взяточников. Это породило множество ложных обвинений в отношении казиев. Данные обвинения мы находим в прошениях, которые мусульмане подавали в колониальную администрацию русского Туркестана.
Формы правового управления, внедренные русскими, почти не отличались от западных инструментов доминирования в колониальной Азии. Цивилизаторская миссия Санкт-Петербурга опиралась на предполагаемую асимметрию между имперскими законами и различными формами правосудия коренных народов. Российские колонизаторы были убеждены, что залогом распространения «гражданственности»
[306] среди народов казахской степи и Мавераннахра является сближение
[307] «низшей» локальной нормативно-правовой базы, то есть «обычая», с «высшей» правовой системой империи – «законом». С точки зрения колонизаторов, местные практики вполне поддавались трансформации без военного вмешательства: имперскую правовую систему вполне можно было внедрить мирным путем. Поэтому российские власти оставили колониальным подданным возможность представлять дела в «народные суды» под председательством местных правоведов. При этом имперские колонизаторы надеялись со временем убедить новых подданных в том, что имперская правовая система гораздо более привлекательна
[308].
Однако институциональные механизмы, установленные имперскими властями в Средней Азии, значительно отличались от решений, внедренных в других регионах Российской империи с мусульманским большинством. В 1788 году указом Екатерины II было учреждено Духовное управление мусульман – муфтият в г. Уфе. Духовное управление надзирало за приходами мечетей европейской части России, контролировало назначение имамов и их деятельность. Кроме того, муфтии выпускали фетвы и распоряжения, легитимировавшие государственную политику и имперское законодательство с исламской точки зрения. Принято считать, что в повседневном применении исламский закон ограничивался сферой личного статуса – регистрацией рождения детей, бракосочетаний, разводов, а также вопросами наследства
[309]. Действительно, царская администрация, как правило, оставляла решения по этим вопросам за имамами местных мечетей. Однако другие важные аспекты исламского права в Урало-Поволжье часто оставались в «серой зоне», не получая официального государственного признания. Одним из этих аспектов было учреждение вакфов в поддержку мечетей и мусульманских школ. Мусульмане, которые жили в регионе, находящемся в ведении муфтията, имели право обращаться с вопросами и жалобами в земские собрания и суды присяжных, во всяком случае после судебных реформ императора Александра II (годы правления: 1855–1881). Однако в Средней Азии дела обстояли иначе: земских собраний в данном регионе не существовало, а судебная власть была сосредоточена в руках военных
[310]. Как мы увидим ниже, прошениями мусульман занимались военные офицеры, получившие широкую свободу действий в том, что касалось решений по специфичным для шариата юридическим вопросам. Поэтому нам часто встречаются эпизоды, когда командированные в Туркестан военные чиновники, незнакомые с основами исламских законов, весьма творчески подходили к делам, касающимся вакфного права, права собственности, традиционного брачного выкупа, исламского доказательного права и так далее. Данная ситуация повлекла за собой непредвиденные последствия для правовой культуры колонии и правовой практики в целом. Как правило, при разрешении конфликтов военные офицеры империи чаще всего применяли имперские законы в сочетании с исламским правом; подобная гибридизация судебных процедур типична для колониальных ситуаций. С данной точки зрения Средняя Азия представляет собой исключительный регион, где принцип верховенства государственного закона, каким его представляли себе петербургские законодательные органы, не соблюдался. Тем самым регион в институциональном плане отличался от территории, находившейся в ведении Духовного управления мусульман.
Хотя девизом российских законодателей и было «сохранение»
[311] местной правовой культуры, формальное включение местных обычаев в нормативно-правовую базу Российской империи в действительности привело к созданию новых правовых культур. Имперская классификация проводила различие между законами оседлых мусульманских сообществ и законами кочевников. Данное разделение следовало из распространенного предположения, что кочевники были лишь частично исламизированы. «Мусульманин-киргиз – мусульманин только номинальный», – как-то заметил один колониальный офицер
[312]. С точки зрения российских чиновников, правовая культура кочевников претендовала на абсолютную туземность. Таким образом, казахи рассматривались как субъекты правопорядка, называемого «адат» (араб. ‘адат), а формулировки адата представлялись менее детальными, чем формулировки собственно исламского права:
