Народного судьи Сибзарской части г. Ташкента
Мухаммеда Мухаметдин Ходжи Мухаммед Хаким ходжа Ишанова
Прошение
5 июля 1897 года <…> Мухаммад Ходжа Абду Азим Ходжинов предъявил мне в народном суде иск на сумму более двух тысяч рублей. Ввиду неподсудности мне дела, в котором я же являюсь ответчиком, иск <…> был передан для разбора Шейхантаурскому казию <…> который решением, состоявшимся 14 апреля 1898 года, определил в иске Абду Азим Ходжинову отказать за полной бездоказательностью такового. Истец остался означенным решением недоволен и перенес дело в Съезд народных судей, при этом за недостатком судей <…> Вашему Высокоблагородию угодно было приказать составить присутствие из потребного числа кандидатов к Народным Судьям <…> В ограждении не только моих интересов [но] и интересов правосудия, которому я служил по мере сил с честью много лет, беру на себя смелость доложить Вашему Высокоблагородию некоторые соображения относительно такого личного состава присутствия Съезда. <…> Следует, однако, принять во внимание, что <…> настоящее дело есть плод вражды ко мне и желания мести не только со стороны истца, но и со стороны целой враждебной мне партии. Партийная вражда порождает в том всевозможные толки, и мне было бы очень неприятно, если бы в случае выигрыша мною дела в городе стали говорить, что состав присутствия отнесся к делу пристрастно, так как в него входил мой сторонник или преемник
[378].
Главным следствием введения российскими властями избирательной системы вскоре стало разделение местных на партии. Как видно из процитированного выше, учреждение суда второй инстанции – съезда казиев, получившего право на судебный пересмотр, – лишь подлило масла в огонь вражды между локальными группировками. Среднеазиатские улемы делились на партии и до российской колонизации. Садр ад-Дин и Садри Зиё описывают в своих работах, как враждовали семьи и группы ученых в Бухаре, а мангытские правители использовали эту вражду в своих интересах
[379]. Из этих сюжетов о межгрупповой борьбе нам также становится ясно, на чьей стороне авторы, кому они симпатизируют. К примеру, Садр ад-Дин ‘Айни называет верховного судью Бадр ад-Дина, назначенного бухарским эмиром Абдул-Ахадом, «непревзойденным самодуром, не имеющим равных по могуществу» (истибдадда би-хамта ва тадбирда би-мананд)
[380]. Садри Зиё, занимая несколько иную позицию, описывает, как в результате межпартийных интриг сторонники противоположных группировок смещались со своих должностей и замещались другими людьми. Из ярких описаний Садри Зиё мы узнаем, что Бадр ад-Дин, будучи только что назначен кази-каланом, в первую очередь поставил учителями в медресе людей, до его назначения смещенных с казийских должностей из-за недостатка знаний и неграмотности (казийан-и ма‘зул ра ки аксари би-савад ва би-‘илм буданд аварда мударрис сахт)
[381].
Однако манера описания сильно меняется, когда мы обращаемся к местным нарративам периода российского завоевания. Здесь народные судьи часто описываются с таким презрением, что возникает вопрос, не служат ли эти описания некоей более глобальной риторической цели; например, не является ли их задачей критика колониального общества в целом. Казии, избранные при российском правлении, предстают нечестными людьми, непригодными к судейской деятельности и склонными к коррупции. Описание, которое мы встречаем у одного из последних кокандских хронистов, Мирзы ‘Алима Ташканди, представляет собой в высшей степени критический взгляд на колониальную администрацию и народных судей. Ниже я цитирую отрывок, где новые казии изображены в духе журнальных карикатур (см. ил. 4):
Они [русские чиновники] сказали, что выберут казиями двух честных людей [ба-дийанат адам], но не утвердили в судейской должности честных и справедливых мулл из числа ученых, выбранных [в качестве кандидатов кокандскими] богачами. Вместо этого они утвердили казием безнадежного Махдума Ходжу Калана, ранее уволенного с должности, который [по данному случаю] отпустил бороду и усы. Еще они утвердили судьей некоего Муллу Мир Ма‘сума, сына [бывшего] верховного судьи Дамуллы Мухаммада Юсуфа. Они [русские] дали им халаты и так сделали казиями. <…> Несколько неподходящих [на-мунасиб] личностей подкупили [пара бириб] аминов и элликбаши тремя или четырьмя тысячами рублей и стали деревенскими казиями, а другие, честные люди остались без внимания
[382].
Жители Средней Азии стали воспринимать выборы как символ морального разложения. Этот взгляд был настолько распространен в местных сообществах, что позже стал одной из тем сатирической поэзии. Кокандский поэт ‘Убайдуллах Уста Салих оглы, более известный как Завки (1853–1921), посвятил дастан (длинную стихотворную поэму) знаменитой вражде между двумя местными правоведами, Муллой Камалем и Муллой Хакимджаном, боровшимися за пост казия города Коканда в 1909 году. В борьбу между партиями, как водится, вовлеклись российские власти. Особенно активное участие в событиях принимал городской начальник Виктор Мединский, в итоге вставший на сторону Муллы Хакимджана и одобривший его избрание. Вот отрывок из поэмы, где Завки описывает победу Муллы Хакимджана на выборах:
Генерал Мединский, их Голубоглазие,
Говорит народу: «Выбирайте казия.
Пусть, кто вам милее, тот вас и судит,
Как вы порешите, так оно и будет».
В крик орут богатые: «Хотим Хакимджана!
Все в нем благолепие, ни на грош обмана».
Говорит Мединский: «Значит, в этом разе
Хакимджан и будет ваш мудрейший казий»
[383].
Многие считали, что казии выигрывали выборы, будучи в сговоре с русскими властями, а следовательно, были неисправимо коррумпированы
[384]. Именно поэтому казии потеряли моральный авторитет среди членов местного сообщества.
