Таджиков и узбеков легко отличить друг от друга не только по внешнему виду, но и по характеру. Таджик крупнее и полнее, носит большую черную бороду, а вид имеет ушлый и хитрый. Он ненадежен, лжив, ленив, труслив, хвастлив и морально ущербен во всех смыслах
[399].
Третий вопрос, которому необходимо уделить внимание в рамках дискуссии об обвинении казиев в коррупции, касается Quellenkritik. Доверие к обличителям казиев влечет за собой закрепление расхожей колониальной идеи, что народные судьи всегда принимали произвольные решения по делам
[400]. Данный подход является заблуждением, и нам не мешало бы распутать клубок намерений, стоящих за каждым обвинением казиев в коррупции. Прошло не так уж и много времени, прежде чем жители Средней Азии поняли, что обвинение казия во взяточничестве представляет собой действенный способ привлечь внимание колониальных властей к своей проблеме. Местные жители знали, что русские чиновники всегда готовы послушать красочные подробности о якобы непорядочном поведении народных судей; об этом свидетельствуют бесчисленные фантастические истории, которые мы находим в архивах. Обратимся к делу Тиник-Ай, казахской вдовы из аула в Джизакском районе. После смерти мужа Тиник-Ай вступила в отношения с одним мужчиной и родила от него мальчика. Две женщины из того же аула хотели выдать ее замуж за другого мужчину, но она отказалась. Свахи решили, что Тиник-Ай заслуживает наказания. Они пришли к ней в дом, избили ее с матерью и хладнокровно задушили младенца. Вероятно, из-за страха дальнейшей мести Тиник-Ай не подала на них в народный суд. Вместо этого она обратилась к колониальным властям и, лишь мимоходом упомянув об убийстве своего ребенка, сочинила историю о том, что ее домогался местный народный судья (бий) и ей пришлось дать ему пятнадцать рублей, чтобы тот ее отпустил. Русские чиновники недолго разбирались в свидетельских показаниях, прежде чем стало ясно, что обвинение во взяточничестве было ложным, выдуманным лишь затем, чтобы привлечь внимание к убийству ребенка
[401].
Большинство подобных обвинений были признаны необоснованными как имперской прокуратурой, так и мусульманскими судами. Рассмотрим, к примеру, документ о признании в выдвижении ложного обвинения против народного судьи. Предыстория данного документа такова: некий ‘Али Ходжа подал в суд на Мухитдина Ходжу за то, что последний якобы злоупотребил своим служебным положением. Дядя истца по имени Мансур Ходжа и ответчик оба владели участками в местности Кизил-Курган к востоку от Ташкента – местности, в высшей степени пригодной для сельскохозяйственных нужд, поскольку там протекало несколько рек
[402]. В надежде на то, что Мухитдин Ходжа лишится должности и будет вынужден продать часть земли, Мансур Ходжа сфабриковал против него дело и убедил своего племянника пожаловаться на казия русским властям. Российская администрация признала, что иск был подан по злому умыслу. Тем не менее казий Мухитдин Ходжа выразил отдельное желание, чтобы истец признал свое заявление злонамеренным. Он потащил его в другой народный суд, где признание ‘Али Ходжи в лживом заявлении и раскаянии было заверено в нотариальном порядке. Таким образом, результат дела был зафиксирован в нотариальном свидетельстве с казийской печатью, которое Мухитдин Ходжа сохранил в своем личном архиве
[403].
29 зул-хиджа 1314 г. (19.05.1897) ‘Али Ходжа заявил, что является 25-летним сыном покойного торговца тканями Зайн ад-Дина Ходжи Ишана, жителем [фукара] Сибзарской части, проживающим в махалле Кази Ходжа. По собственному желанию он законным образом признает, что по наущению [игваси билан] своего дяди Мансура Ходжи, сына Рахматаллаха Ходжи Ишана, и действуя от лица последнего, подавал ложные жалобы [бихуда ва йалган ‘аризалар], содержащие клеветнические претензии [бухтан ва тухмат да‘валар] к казию Сибзарской части Мухаммаду Мухитдину Ходже Ишану, сыну Мухаммада Хакима Ходжи Ишана кази-калана. Признающий не имеет претензий к упомянутому казию и не состоит с ним ни в каких отношениях. Он также отказывается от деятельности в качестве доверенного лица Мансура Ходжи и раскаивается в своих безуспешных поступках [тавба ва истигфар айладум]. Данное событие было записано в присутствии надежных людей. Саид ‘Али Ходжа, сын Зайн ад-Дина Ходжи, подписал; ‘Абд ар-Ра’уф Ходжа, сын Ишана Ходжи, засвидетельствовал подпись Саида ‘Али Ходжи. Наср ад-Дин Хан, сын Бахр ад-Дина Джана, подписал. Печать: казий Кукчинской части, город Ташкент. Подпись: ‘Абд ар-Рашид Ходжа Я‘куб Ходжа А‘лам оглы.
4. Заведомо ложные прошения
При российской власти прошения (перс. ‘арз/‘ариза) стали эффективным инструментом в руках мусульманского населения Средней Азии. Еще при ханском правлении жители Средней Азии имели возможность приходить за разрешением конфликтов напрямую к центральным властям, таким образом вовлекая правителя лично в судебное разбирательство. Однако с приходом колонизаторов появилось множество новых средств обращения к правительству. Во-первых, теперь мусульманских истцов не так сильно ограничивали стилевые правила составления исламских юридических текстов. Если в Бухарском эмирате или Хивинском ханстве прошение либо подавалось в устном виде, либо оформлялось помощниками муфтиев в виде искового заявления (махзар), то при колониальном правлении у коренных жителей появилась возможность творческого подхода к оформлению прошений. Грамотный человек мог сам написать жалобу; неграмотный нанимал писца или переводчика, чтобы тот подготовил документ на чагатайском языке. Предполагалось, что местные жители должны были общаться с колонизаторами именно на чагатайском, однако многие мусульмане предпочитали писать жалобы сразу по-русски. Несомненно, написание и подача прошения стоили денег, однако эта сумма, по всей видимости, была значительно меньше, чем стоимость судебного разбирательства при ханах
[404]. Как мы видели ранее, мухарриры брали плату за оформление письменного заявления, доверенные представители и служители суда требовали вознаграждения за свои услуги (фарсах пули/хизматана), а казии ожидали подарков за успешное разрешение дела. А если податель жалобы жил далеко от столицы, ему часто приходилось за свой счет кормить доверенного представителя, его прислужника, а также местных влиятельных людей, выступавших в роли посредников
[405]. Подача же прошения в российскую администрацию стоила всего 60 (позже 80) копеек
[406].
