Данный отрывок демонстрирует, что за деятельностью этого могущественного казия наблюдали самые влиятельные представители русской военной администрации. Прежде всего, автор рапорта ознакомился с несколькими жалобами, поданными на Мухитдина Ходжу в судебном порядке. Комментируя одну из этих жалоб, чиновник признает, что казий «настолько сумел ознакомиться с существующими постановлениями нашего законодательства, так умеет пользоваться своим знанием Шариата, что доказать его виновность в каком-нибудь служебном промахе оказывалось чрезвычайно трудно, всякое свое несправедливое дело он умеет облечь в законную форму»
[432].
Хотя колониальные чиновники и могли свободно озвучивать свое презрение к казиям, им все же было нелегко убедить начальство в необходимости уголовного преследования конкретного казия за злоупотребление должностными полномочиями. Колониальное государство по сути своей было неоднородным, многогранным; соответственно, успех жалобы зачастую зависел от реакции на нее конкретного должностного лица. Чиновники низового уровня – городские начальники и подобные им служащие – привыкли к постоянному потоку безосновательных жалоб и знали, что многие прошения, которые оказываются на их столе, в действительности не имеют под собой основания. Неудивительно, что прошение Садык-джана вскоре было помечено как безосновательное и отклонено. Однако отказ последовал неоправданно быстро. Начальник Ташкента, Степан Путинцев, упустил из виду тот факт, что в прошении Садык-джана излагались две различные жалобы: первая касалась вакфа, вторая – вымогательства. Путинцеву было известно, что несколько месяцев назад Мухитдину Ходже был вынесен оправдательный приговор по делу Садык-джана о вымогательстве, поскольку выяснилось, что истец руководствовался жаждой мести
[433]. Увидев прошение, адресованное генерал-губернатору, городской начальник, по всей видимости, решил, что жалоба Садык-джана по поводу вакфа – не что иное, как очередная попытка дискредитировать Мухитдина Ходжу. Вероятно, поэтому Путинцев выслал областному управлению рекомендацию аннулировать дело
[434]. Как мы увидим, Путинцев был прав насчет мотивации истца, однако управление не было удовлетворено его заключением и потребовало представить дополнительные доказательства. По этой причине ближе к концу мая 1891 года Путинцев попросил своего помощника, капитана артиллерии Нила Сергеевича Лыкошина
[435], допросить всех участников дела.
Во время беседы с Лыкошиным Садык-джан заявил следующее. Его дядя Байбаба якобы призвал его за несколько дней до своей смерти и в присутствии двух свидетелей сказал ему, что собирается учредить вакф в поддержку двух мечетей, в который будет входить шесть принадлежащих ему лавок, и поставит своего племянника мутаваллием. Садык-джан признался, что никогда не видел самого вакфного документа, но при этом настаивал на том, что Байбаба поступил именно описанным образом. Далее Садык-джан перешел к обсуждению иска о вымогательстве, поданного им против Мухитдина Ходжи. Истец стал утверждать, что казий заставил его заплатить 110 рублей, что он и сделал из-за страха перед огромной властью, которой обладал Мухитдин Ходжа. Русские чиновники были убеждены, что исламские суды работают неэффективно и представляют собой очаги коррупции. Соответственно, лейтмотивом их идеи о том, что такое судейская некомпетентность, являлось представление о казиях, злоупотребляющих своей властью. Очевидно, Садык-джан сыграл на этом, попытавшись выставить Мухитдина Ходжу человеком, который воспользовался служебным положением для личного обогащения.
Чтобы проверить истинность показаний Садык-джана, Лыкошин провел инспекцию лавок, пожертвованных двум мечетям. Выяснилось, что обязанности мутаваллия вакфа исполняет человек по имени Максум, имам одной из мечетей; казий назначил его на данную должность в октябре 1890 года. Максум имел при себе оригинал вакф-наме, которое он продемонстрировал Лыкошину. В документе было ясно написано, что Байбаба завещал шесть лавок в пользу двух мечетей, а человеком, который помог ему оформить все документы, был его внук Закир-джан. Также Лыкошин установил, что в вакф-наме нет никакой информации о том, что место мутаваллия предназначается кому-либо из наследников учредителя. Лыкошин пишет: «Никаких указаний в помянутом акте не заключается, а потому согласно шариата, право назначения мутавалли предоставляется Народному судье по соглашению или по выбору одномахаллинцев».
Русский чиновник был готов временно принять на себя роль исламского правоведа и сопоставить действия участников судебного разбирательства с положениями вакф-наме. Очевидно, концепции, ведущие происхождение из нотариальной практики шариатских судов, играли значительную роль в судопроизводстве на низших уровнях колониальной администрации. Лыкошин установил, что Мухитдин Ходжа поступил в соответствии с условиями вакф-наме. Как и предписывалось, в прошлом году казий действительно назначил Максума мутаваллием. Прибыль от продаж в лавках возросла с тех пор почти в два раза и тратилась исключительно на обустройство лавок, а мутаваллий не забрал себе ни копейки дохода. Придя к выводу, что заявления Садык-джана по поводу вакфа голословны, Лыкошин убедился, что обвинение казия в вымогательстве также не имеет под собой основания.
Учитывая, что Садык-джан предъявлял похожие обвинения ранее, Лыкошин решил, что нынешняя жалоба – всего лишь попытка дальнейшей дискредитации казия и что дело следует закрыть. Он пишет: «Я не нашел нужным вызывать свидетелей и закончил производимое мною дознание, находя, что и претензии о 110 руб., также как и претензии на звание мутаваллия, Садыкджан <…> подтвердить не может»
[436].
Пока помощник городского начальника составлял акт, сам начальник, Путинцев, решил лично допросить Мухитдина Ходжу. В ходе беседы казий подтвердил, что Байбаба принял решение об учреждении вакфа в пользу двух мечетей и выразил при этом желание, чтобы доходы от лавок находились под контролем имамов этих мечетей. Мухитдин Ходжа также утверждал, что обвинения в злоупотреблении властью, связанные с условиями вакфа, были попыткой Садык-джана его дискредитировать и склонить избирателей на сторону другого кандидата в народные судьи. Мухитдин сообщил, что после его переизбрания народным судьей обвинения прекратились; кроме того, если бы данные обвинения имели под собой веские основания, то те, кто нес ответственность за вакф, обратились бы к властям с жалобой. Мухитдин Ходжа также объяснил, что Садык-джан пытается его скомпрометировать с тех пор, как казий нашел его виновным в хищении более тысячи рублей во время опекунства над младшим братом и потребовал возместить сумму. Садык-джану по неизвестным причинам удалось уклониться от уплаты. После этого он стал регулярно возводить клевету на судью
[437].
