Не так просто реконструировать подобные агрессивные выступления, имевшие место в доколониальный период, поскольку до нас дошло очень мало исторических свидетельств. Однако если собрать воедино такие исторические материалы, как нотариальные руководства (шурут) и сборники фетв, то мы увидим, что наследники основателя часто представляли собой серьезную угрозу для вакфа. Например, один из разделов исламского нотариального руководства начала XVI века приводит указания, каким образом должен поступить шариатский суд, защищая тот или иной вакф в случае попытки незаконного завладения вакфным имуществом. В частности, источник рекомендует мутаваллиям обращаться в суд с жалобой на лиц, заявляющих права на распоряжение (сахиб ва мутасарриф) имуществом, принадлежащим определенному вакфу. Согласно руководству, мутаваллий имеет право на такое правовое действие лишь в том случае, если у него на руках находится вакф-наме
[662]; если же документа у него нет, то потомки основателя смогут доказать право собственности на основании свидетельских показаний (гувах). Данный пример вовсе не является упражнением в казуистике; очевидно, автор руководства зафиксировал широко распространенные практики, свидетельства о которых мы встречаем в источниках более позднего периода. К примеру, мы находим документ, который утверждает следующее: в 1862–1863 годах бухарские власти постановили, что женщина по имени Аим-джан не имеет права распоряжаться двором, который ее покойный муж завещал мечети. В документе были четко оговорены права и условия, связанные с вакфом (хавли-йи мазкур дар гузар вакф буда аз ру-и вакфийа джари шавад)
[663].
Другие источники показывают, какие беды ожидали мутаваллия, на которого подали в суд наследники основателя вакфа. Из ташкентской фетвы середины 1860-х годов мы узнаем, что мутаваллий одного вакфа, на средства которого содержалась мечеть, решил продать вакфную собственность, находящуюся под его управлением. Вероятно, мутаваллий решил, что средства фонда находились под угрозой захвата со стороны родственников основателя, желающих получить вакфное имущество в личную собственность. Правоведы, составлявшие фетву, охарактеризовали мутаваллия как человека, «испугавшегося наследника» (хавфан мин ал-варис) основателя
[664].
До нас дошли юридические документы, составленные таким образом, чтобы предупредить возможные необоснованные нападки со стороны наследников основателя в будущем. Данные источники свидетельствуют о многочисленных случаях, когда наследники незаконно пытались присвоить вакфное имущество
[665]. К примеру, в 1916 году некий Ахмад-джан передал свое имущество в Бухаре (тогда бывшей под российским протекторатом) в вакф в поддержку ежедневных собраний по чтению Корана в мазаре ‘Абд ал-Кадира ал-Гилани, основателя суфийского тариката Кадирийа. Вакф-наме, заверенное лишь после смерти учредителя, гласило, что пост мутаваллия должен занять аксакал махалли. Основатель оставил после себя трех наследниц (вараса-и вакиф). Женщины пришли в суд и независимо друг от друга подтвердили, что вакф был оформлен в соответствии со всеми условиями учредительного документа (ба-шараити ки мин худжджат ал-вакф). Нотариус (или работавший при нем писец) отдельно указал, что женщины действовали совершенно добровольно (аз гайр-и икрах ва иджбар); также из текста видно, что они отдельно попросили включить их заявления в вакф-наме (тасвид фармуданд тасвид намуда дада шуд). Тем не менее возникает вопрос, что же в действительности послужило причиной включения в документ всей этой дополнительной информации, ведь она не представляла непосредственного интереса ни для кого, кроме мутаваллия. Вероятно, мутаваллий посчитал, что избыточные формулировки послужат защитой от возможных будущих исков.
Дела о (вымышленном или реальном) отчуждении вакфного имущества с участием наследников основателей, имевшие место в русском Туркестане, легко поддаются анализу, так как до нас дошло достаточно свидетельств. Обилие источников связано с тем, что с приходом колониальной эпохи многие мусульмане стали обращаться к русской администрации, чтобы посредством выборочного применения российских имперских законов ликвидировать тот или иной вакф.
2. Русский колониальный подход к среднеазиатским вакфам
2.1. Институциональные рамки
Большинство дел, которые будут рассматриваться далее в главе, происходили в Ташкенте – административном центре Туркестанского генерал-губернаторства. Судя по дошедшим до нас архивным документам, мы имеем дело с единым колониальным обществом, в котором вращались и «мусульмане», и «русские»
[666]. Плотная сеть коммерческих отношений связывала оба сообщества практически во всех областях Средней Азии. Интеграция мусульман в колониальное общество была достигнута посредством создания административных рамок, призванных сократить дистанцию между колонизаторами и колонизованными
[667]. В предыдущих главах книги мы узнали, что одной из успешных стратегий русских колонизаторов по сокращению дистанции между русскими и мусульманами было установление нетривиального плюралистичного правового режима. Начиная с 1867 года сферы юридической компетенции государственных судебных органов для различных сообществ определялись в соответствии с имперским Положением, регулирующим управление регионом. Для русского сообщества действовали судебные законы Российской империи с учетом поправок, внесенных судебной реформой Александра II, в том числе относительно мировых судей. Для коренного населения предназначалась система народных судов. Исследователи истории империй, несомненно, смогут найти аналоги данной институциональной организации и в других колониальных ситуациях
[668]. Существует мнение, что именно сохранение народных судов до самых последних дней Российской империи в итоге и дестабилизировало форму правления, задачей которой было установление в колонии верховенства имперского права
[669]. По всей видимости, институт народного суда только подчеркивал различия между сообществами коренных жителей и русских поселенцев. Однако, как представляется, план русских властей по распространению правовых норм империи на мусульманские сообщества Средней Азии не обернулся полным провалом. Плюралистичный правовой режим не предполагал полного разграничения юрисдикций между судебными инстанциями для поселенцев и коренных жителей; в некоторых правовых областях сферы компетенции двух судебных систем значительно пересекались. В первую очередь, сообразно с имперской идеей о справедливости, туркестанские нормативные положения позволяли мусульманам обращаться с гражданскими исками в русские суды при согласии обеих тяжущихся сторон. Помимо этого, коренные жители имели возможность подавать прошения в уездное и областное управления. Благодаря такой организации русские власти получили рычаг воздействия, позволявший им разрешать споры среднеазиатских подданных по любым вопросам. Исходя из этого, можно сказать, что русские власти стали действовать подобно мусульманским правителям, так как теперь они могли отправлять правосудие по вопросам, имеющим отношение к шариату
[670]. Тем не менее, слушая дела, сторонами в которых выступали мусульмане, русские чиновники руководствовались имперскими сводами законов, таким образом содействуя формированию гибридного колониального права
[671] и внедряя нормы, задающие новые поведенческие стандарты
[672]. Несмотря на то что в данной главе рассматриваются дела, касающиеся исключительно вакфного права, из них отчетливо видно, насколько активно русские колониальные бюрократы (в основном военные чиновники) вмешивались в судебные споры, связанные с широким кругом вопросов исламского права. Как я надеюсь показать, жители Средней Азии нередко обращались с делами о вакфах в русские судебные инстанции и таким образом невольно поддерживали российский колониальный проект.
