– Ты ведь несерьезно?
– Боюсь, что очень даже, – ответил Каллум. – Как по мне, это хитрый салонный фокус.
– Салонный фокус, – в недоумении повторил за ним Тристан. – Что тогда можешь ты?
Тристан, само собой, шутил, не спрашивая даже, а просто доказывая свою точку зрения. Жаль, потому как ответ определенно заткнул бы ему рот. Во-первых, Каллум мог разгадать душу Либби Роудс за пять вопросов, а то и меньше (хватило бы поинтересоваться, единственный ли она ребенок в семье), а во-вторых, заставить этих двух космологов плясать под его дудку. То есть, среди прочего, он бы сам довольно легко стал владельцем этой черной дыры. А будь он особенно активным, то заставил бы всех в этой комнате сигануть в нее.
Сидевшая напротив Париса напряглась.
– Мне магия физики не нравится, – сказал в конце концов Каллум, снова обращая внимание на Тристана. – У меня от нее в горле першит. Будто стекла наелся.
Тристан не сразу, но раскусил, что Каллум просто прикалывается. Хорошо, значит, он не совсем безнадежен.
– Скажи хотя бы, – со вздохом произнес Тристан, – что понимаешь, насколько важно происходящее здесь.
– Понимаю ли? Да, определенно. Невероятное магическое событие, – согласился Каллум, – которое скоро будет поглощено другим невероятным магическим событием. – Во всяком случае, так работала любая наука. Все они в конечном счете становятся частями чего-то иного: атом – частью атомной бомбы; катаклизм, резня, мировые войны, субстандартное ипотечное кредитование, санация банков… Каллум считал, что история интересна людьми, а не науками, ведь это людям хватало дурости превращать элементы жизни в оружие. Зато Либби и Нико по-настоящему удалось (по мнению Каллума) терраформирование миниатюрной модели Луны, а значит, спутник Земли можно будет покорить. Кто-нибудь другой попытается отстроить Рим или создать новый Ватикан. Безумие, а потому интересно.
По крайней мере интереснее, чем изучать уровни видоизмененного углерода, или что там еще им удалось?
– Радует, что мы не услышали тысячи вопросов, – заметил Каллум за ужином тем же вечером, кивнув через стол в сторону Либби, когда Тристан присел рядом на свободное место.
Слышно было, как Либби с Нико перешептываются, сравнивая заметки; Париса уже откланялась до конца дня, а Рэйна рассеянно отправляла в рот ложку за ложкой, корпя одновременно над экземпляром какого-то древнего дневника.
– Будет жаль покинуть область компетенции Роудс, – негромко добавил Каллум, – хотя бы потому, что ее осведомленность дарит нам заслуженные моменты тишины.
Тристан неохотно фыркнул, словно принципы морального превосходства не позволяли ему рассмеяться. Ну, разве что самую малость.
– Смотрю, она тебе совсем не нравится.
– Есть люди с недостатками, но интересные, – пожал плечами Каллум. – А есть просто с недостатками.
– Напомни не спрашивать, что ты думаешь обо мне.
– А мне вот кажется, – ответил Каллум, – что тебе лучше спросить.
Тристан ничего не сказал.
– Знаю, ты на мой счет очень подозрителен, – произнес Каллум и тут же добавил: – Да и на счет всех.
– Люди меня сильно разочаровывают.
– Что интересно, меня тоже.
– И это, по-твоему, интересно?
– Ну, если считать, что моя специальность – ухватывать детали человеческой природы, то да, это интересно. Зная то, что известно мне, я должен считать других и правда восхитительными или хотя бы ценными.
– И как, считаешь?
– Некоторых – да. Остальные мне кажутся репликами друг друга.
– Предпочитаешь добрых людей, – мимоходом поинтересовался Тристан, – или дурных?
– Люблю смесь, понемногу и того и этого. Хаос, – ответил Каллум. – Вот ты – наглядный пример.
– Правда?
– Ты хочешь быть преданным Парисе, и это занятно, – заметил Каллум, а Тристан слегка поерзал, чем подтвердил его слова. – Ты ее поматросил, а бросать не желаешь, чувствуешь себя чем-то обязанным. То же и с Роудс, хотя с ней ты пока еще не спал.
Тристан побледнел.
– Вряд ли они из одной категории.
– О, нет, конечно, – согласился Каллум. – Ты чувствуешь, что обязан Роудс жизнью. Парисе же ты просто хочешь отдать свою жизнь.
– Вот как?
– Да. И ради нее ты очень хочешь не доверять мне. – Каллум еще раз осторожно ему улыбнулся. – К несчастью, ты считаешь меня привлекательным.
– В каком смысле?
– Почти во всех, – ответил Каллум, добавив, глядя на него: – И это взаимно.
Некоторое время Тристан молчал.
– Ты как будто что-то сделал с Парисой, – сказал он наконец, и Каллум вздохнул.
– Ну да, вроде как. Жаль. Она мне нравится.
– Что же ты сделал? Оскорбил ее?
– Только если непреднамеренно, – сказал Каллум, хотя нет, он ее не оскорблял. Он ее напугал, а страх – единственное чувство, которого Париса Камали не могла стерпеть. – Но мне кажется, Париса еще придет в себя. – Она же из тех, кто в конце концов поступает в своих интересах, пусть и прозревает не сразу.
– А тебя не больно-то заботит, нравишься ты людям или нет, да? – немного удивленно спросил Тристан.
– Да, не заботит.
Каллум сомневался, что Тристан поймет его, но чувство, когда ты всем нравишься, чрезвычайно пресное. Каллум не знал ничего столь же ванильного. Вот чувство, когда тебя боятся, немного отдавало анисом, как абсент, – странный и возбуждающий аромат. Чувство, когда тобой восхищаются, было золотистым и сладким, словно кленовый сироп. Когда презирают – каким-то лесистым, с сернистым ароматом, запахом дыма; сильное, удушающее. А кислость зависти напоминала цитрусовые или зеленое яблоко.
Однако больше всего Каллуму нравилось вожделение. Оно тоже напоминало дымок, только очень горячий, с ароматом того, к чему и взывало. Пахло оно смятыми простынями. И напоминало трепещущее пламя свечи. Словно трепетный вздох, в котором слышались уступки и мольба. Каллум неизменно ощущал его кожей, острое, как лезвие бритвы. Пронзительное, как стон любовницы.
– Боюсь, когда тебя любят – это пресно, – сказал Каллум. – Невыразимо банально.
– Как посредственно, – сухо ответил Тристан.
– О, иногда оно бывает полезно. Но я точно не стремлюсь к нему.
– Как же тогда собираешься избежать элиминации?
– Ну, – терпеливо произнес Каллум, – во-первых, ты этого не допустишь.
Тристан прикрыл рот ладонью и хмыкнул.
– Это как же?
– Роудс к тебе прислушивается, Варона прислушивается к ней, а Рэйна – к нему.
Тристан выгнул бровь.
– Поэтому от меня ты ждешь…
