– Да.
– Изучаешь время реакции? – Аль-Бируни первым стал экспериментировать с мысленной хронометрией, то есть задержкой между стимулом и ответом; проверял, сколько проходит времени, прежде чем мозг среагирует на увиденное глазом.
– Откуда тебе известно, что я изучаю? – спросила Париса, хотя и не нуждалась в ответе: Далтон не мог отвести от нее глаз.
– Над теорией работаешь, – заметил он. – Я решил, что ты, может быть, захочешь ее обсудить.
Париса позволила себе улыбнуться уголком губ.
– Пошепчемся о дифференциальной психологии? Как непристойно.
– Есть нечто такое интимное в интенсивных занятиях, что даже мне становится неуютно, – сказал Далтон, придвигаясь ближе. – Это такое выражение неоформленной мысли.
– Кто сказал, что мои мысли остаются неоформленными?
– Ты ничем не делишься с остальными. А я советую тебе найти союзника.
Париса потерлась коленом о его ногу.
– Уже вроде как нашла.
– Не меня. – Далтон криво усмехнулся, но ноги не убрал. – Я же говорил, меня выбрать нельзя.
– С чего ты взял, будто мне нужен союзник? Или что я позволю убить себя?
Далтон огляделся, хотя вряд ли их подслушивали. Париса не ощущала во всем доме ни одного активного сознания. Разве что Нико. К нему зачастил некий гость, телепатический, но принимал его Нико, не совсем бодрствуя.
– И все же, – сказал Далтон, как бы умоляя поверить, прислушаться к нему.
Возжелать его, трахнуть, полюбить.
– Что ты во мне нашел? Ты же мне не доверяешь, – сказала Париса. – Да если бы и мог, вряд ли бы стал.
Он сдержанно и красноречиво улыбнулся.
– Верно, я не хочу.
– Значит, я тебя совратила?
– В привычном смысле, думаю, да.
– А в не привычном?
Далтон взглянул на упавшие ей на плечо волосы.
– Ты меня немного истязаешь, – сказал он.
– Тем, что могу тебя не хотеть?
– Наоборот, – сказал он, – но это обернулось бы катастрофой. Бедой.
– Иметь меня? – Это вписалось бы в ее образ: совратить и уничтожить. Мир полнился поэтами, считавшими себя жертвами женской любви.
– Нет. – Далтон иронично улыбнулся. – Если бы ты меня имела.
– Нагло. – А еще маловероятно. Париса пока еще не определила природу Далтона. Скромняга или хвастун? Позволил ли он беспечно увести себя в сторону или увел бы сам? Мысль о том, что он играет с ней точно так же, как она играет с ним, жестоко опьяняла. Париса развернулась к Далтону. – А что стало бы, захоти я тебя?
– Ты бы меня получила.
– И?
– И ничего. Вот и все.
– Разве я уже тебя не получила?
– Тогда тебе бы все это наскучило.
– Так ты игру затеял, значит?
– Играми я бы тебя оскорблять не стал.
Далтон опустил взгляд, и свет небольшой настольной лампы выгодно подчеркнул его царственные скулы. Он под всяким углом хорош, одобрительно подумала Париса.
– Что у тебя за теория? – спросил Далтон.
– Кого ты убил?
Оказавшись в патовой ситуации, они немного помолчали.
– Остальные, – заметил Далтон, прерывая неуютное напряжение, – хотят сосредоточиться на механике времени. Петлях.
Париса пожала плечами.
– Мне воссоздавать вселенную по кирпичикам смысла нет.
– Почему? Разве не в этом сила?
– Исключительно из-за того, что никто прежде этого не делал? Мне не нужен новый мир.
– Тебе нужен этот?
– Сила, – раздраженно ответила Париса, – которая потребуется на созидание, уничтожит все на своем пути. Магия даром не дается. Разве не ты это сказал?
– Занятно. – Далтон пристально посмотрел на нее. – Так ты согласна?
– С чем?
– С правилами Общества. С процессом элиминации.
– Со смертельной игрой на выбывание? Которая сама по себе оскорбительна?
– Но ты, смотрю, остаешься?
Она невольно скосила взгляд на свои записи.
– Я же говорил. – Улыбка Далтона стала шире. – Я же говорил. Даже зная правду, ты не отказалась бы.
– Кого ты убил? – спросила Париса. – И как ты это сделал?
Он выдернул у нее из-под руки листочек и присмотрелся к нему.
Париса вздохнула, припомнив его слова об интимности исследований. Значит, больше всего она нравилась Далтону уязвимой? Когда он получал от нее то, чего она давать не хотела? Чистейшее наслаждение или сокрытое знание.
– Память, – сказала она, и Далтон поднял взгляд. – Восприятие времени через память.
Он выгнул бровь.
– Путешествие во времени, – пояснила Париса, – это просто, если путешествуешь по чьему-либо восприятию времени. Возможно, – возразила она, предвидя его неспособность понять, – это будет не так интересно моим прямолинейным партнерам…
– Они изучают то, в чем специализируются, как и ты. Продолжай, – сказал Далтон.
– Это не так уж и сложно, – ответила Париса, удивленная, но не смущенная его отговоркой. – Умные люди на стимул реагируют быстрее, и получается, что умные переживают время быстрее, и его у них, возможно, больше. Разумность в некотором смысле это еще и болезнь: гений зачастую – это побочный эффект мании. Вероятно, у некоторых есть такой избыток времени, что они переживают его иначе. Также если время можно потреблять по-разному, то его можно и сохранять. И если бы у кого-то был избыток времени…
– Он смог бы путешествовать через свой собственный опыт переживания времени иначе, – подсказал Далтон.
– Да, – согласилась Париса, – по сути.
Далтон задумчиво прикрыл рот ладонью.
– И как бы ты измерила ум? Или, в данном случае, магию?
– Кого ты убил? – спросила Париса.
– Его не больно-то любили, – ответил Далтон, снова ее удивив. Она-то ответа не ожидала. – Не то чтобы это законный повод…
– Он был опасен?
Далтон наморщил лоб.
– Что?
– Он был опасен? – повторила Париса. – Для тебя или Общества?
– Он… – Далтон моргнул и слегка отстранился. – Не Общество решало, жить ему или умереть.
– Вот как? Хотя… Каждые десять лет они набирают шестерых кандидатов, зная, что одного элиминируют. Тебе не кажется, что они заранее представляют, кого пустят в расход?
Далтон снова моргнул.
И еще раз.
Его мысли подернулись дымкой и перестроились; приняли иную форму.
