– Ты меня дразнишь, – с легкой мукой в голосе прошептала, не отнимая губ, Либби.
Париса чуть отстранилась и взглянула на Тристана.
– Поцелуй ее, – предложила она. – Ей нужны доказательства.
– Отдуваться, значит, мне? – сухо заметил Тристан, и сердце у Либби заколотилось. – А я-то думал, ты все будешь делать сама.
Париса взглянула на Либби и мелодично рассмеялась.
– О, так ведь мне она не доверяет, – промурлыкала она и снова поиграла с кончиками волос Либби. – Да, я любопытна ей, но если возьмусь за дело, она просто встанет и убежит.
Она положила ладонь Либби на бок.
– Я не дразню тебя, – тихо сказала Париса. – Я бы с радостью тебя распробовала, мисс Роудс, – задумчиво проговорила она, и Либби снова задрожала. – Но все не так просто. Ты толковая, Либби. Ты сильная. Ты… – Париса снова легонько поцеловала ее, – достойна того, чтобы узнать тебя лучше, полнее и… – Она, замолчав, провела кончиками пальцев по внутренней стороне ее бедра. – И возможно, поглубже.
Слова, слетевшие с ее губ, поразили Либби.
Париса понимающе выгнула бровь и посмотрела на Тристана.
– Целуй, – повторила она. – Да как следует.
– А если она меня не хочет? – спросил Тристан, поворачиваясь к Либби.
Когда их взгляды встретились, Либби постаралась вообразить Эзру: такого взъерошенного и родного, Эзру, которого она когда-то любила. Либби старалась напомнить себе, что он дома и это она его бросила, но только заново испытала отчаяние, ярость и раздражение. Эзру, как она ни пыталась, представить не получилось.
Она видела перед собой только Тристана.
Либби беспомощно вслушивалась в биение своего сердца так же, как когда рука Тристана касалась ее груди, отражая пульс, что врывался потом обратно ей в грудь боем племенного барабана. Когда они с Тристаном остановили время. Вот в том-то и беда: здесь, в этих стенах она не принадлежала Эзре, не была его безделушкой, вещью или питомцем. Тут она от и до принадлежала себе. Она остановила время! Воссоздала загадку вселенной! Здесь она занималась тем, что ей нравилось, и у нее это здорово получалось.
Либби сама по себе обладала могуществом и не нуждалась в заботе Эзры. Не хотела ее.
– Придется сказать, чего ты желаешь, Роудс, – грубовато (видимо, от выпитого абсента), произнес Тристан. Или же дело было в том, что взглядом он уже раздел ее, целовал ее в воображении и зубами стягивал с нее трусики. Как будто он уже взирал на нее, лежа в изножье кровати, а ее бедра крепко сжимали его плечи.
– Я скажу или ты сама? – спросила Париса, тихо посмеиваясь и с пониманием взглянув на Либби. Костяшкой пальца она провела по щеке Тристана вдоль скулы, потом вдоль линии губ.
Либби не знала, что тревожит ее больше: мысли о Тристане или Париса, которая видит их и все равно считает, будто Либби не способна получить желаемое.
А чего она хотела?
Либби взглянула на Тристана и вновь ощутила тот легкий толчок, пульс, с которым остановилось время. Это было на нее непохоже: никогда она еще не отдавалась так полно инстинктам и эмоциям. Прежде она полагалась на мысли, не прекращая думать, без пощады к себе; то ли это влияла на нее потеря сестры, то ли она родилась такой. Либби постоянно металась между тревогой, дурными предчувствиями и страхом. Страхом бессилия, страхом неудачи. Страхом ошибиться, напортачить. Страхом того, что она – ребенок-разочарование, живущий вместо блистательной сестры. Она боялась постоянно, кроме моментов, когда спорила с Нико или когда ее касалась Париса. Или когда она слепо отдавалась Тристану.
Либби положила ладонь на щеку Тристану и притянула его к себе, поцеловала, а он, не отнимая губ, застонал от удивления и облегчения.
Она целовала его.
И он целовал ее в ответ.
Либби затрепетала, когда язык Тристана проник ей в рот, а рука обняла плотнее. И пошла еще дальше, нащупав шелковое платье Парисы. Та погладила ее по бедру. Тристан в этот момент отстранился и отдышался, и тогда Париса прижалась к шее Либби, кончиком языка пройдясь вдоль горла. Либби неуклюже огладила ногу Парисы. И тут же Тристан, снова целуя ее, застонал, а значит, уже Париса нашла, чем занять руки.
Происходило ли это на самом деле? Видимо, да. В груди еще полыхало от абсента, и мысли разбегались в разные стороны. Тристан усадил Либби себе на колени, раздвинув ей ноги, а Париса стянула с нее свитер и бросила на пол, туда, где стояла почти пустая бутылка.
В голове у Либби еще промелькнула напоследок неясная мысль, а потом все свелось к ощущениям: руки, языки, губы, зубы. Рубашка куда-то пропала, и Либби впилась Тристану ногтями в грудь так, что покраснела кожа.
Все неслось вскачь, большими рывками, прямиком к эйфории. Либби приникала к обоим, как бы делая глоточки из горла бутылок, а они брали ее, будто оставляя за собой последнее слово. И пусть она пожалеет потом, это будет завтра.
– Не хочу просыпаться одна, – прошептала Либби на ухо Тристану тихим и хрупким голосом, похожим на звон хрустального бокала, от сломанной ножки по боку которого ползла тонкая, в волосок толщиной трещинка. Уязвимость появилась в списке грехов по ошибке, но Либби было все равно. Ей хотелось намотать волосы Парисы на кулак, и чтобы Тристан взял ее в позах, о которых она потом станет вспоминать с содроганием. Хотелось крепко связать себя с кем-нибудь, пусть только на время, пока не забрезжат первые серые лучи рассвета.
Где-то на задворках сознания промелькнула мысль о том, что между ними теперь все будет иначе и это уже необратимо, а разумная часть Либби спросила себя, не задумывала ли это Париса с самого начала. Она ведь чуть ли не открытым текстом заявила: секс – это инструмент контроля, с его помощью на пустом месте создаются узы и цепи долгов. Но пусть даже Либби сейчас использовали, манипулировали ею, пожирали, ей было плевать, плевать, плевать… Вкус, осязание, прикосновения – все это вытеснило мысли. Подарило свободу истомившимся в неволе чувствам.
Позволило в кои-то веки просто отдаться им.
Каллум
С Тристаном что-то произошло.
Это стало ясно сразу же, как только Каллум прибыл в лондонский особняк Общества – поздно, во второй половине дня, после двух суток вынужденных каникул на острове Миконос. Возвращаться домой, в Кейптаун, Каллум и не собирался: слишком велик был риск, что его заставят работать.
Каллум миновал защитный барьер и тут же принялся обыскивать дом, начав с двух обычных утренних прибежищ Тристана: библиотеки, в которой он чаевничал, и читальной комнаты, где он проводил изыскания. Каллуму, которого за время отсутствия навестил один занимательный человек, не терпелось поделиться важными новостями, а именно тем, что кое-кто – а в данном случае все – забыл об одной очень важной оговорке касательно так называемого процесса элиминации.
Однако Тристана он застал в неожиданном месте. Тот стоял у порога раскрашенной комнаты и бессмысленно пялился в пол.
