– Ты ведь не думаешь всерьез, что я тебя устраню, да? – спросила Либби, нахмурившись, и тут же сказала нечто совершенно неожиданное: – Твой потенциал не реализован. Если кому Общество и нужно, Тристан, так это тебе. Мне кажется, и Атлас это видит.
Это, подумал Тристан, чрезвычайно полезно при том, что не полезно ну совершенно никак.
Еще ни разу он не встречал человека, который приводил бы его в такое замешательство. Как можно чуть что драматизировать какие-то банальности, а потом вставать в позу в вопросах моральных преступлений? С Либби он сходил с ума, лишался рассудка, становился неуравновешенным. Верно, кое-каких деталей она не знала (его косяк), но в ее словах присутствовали рассудок и логика: она не устранит Тристана, ведь у его силы наибольший потенциал. Не потому, кто он или что он, а потому, кем он может стать. Тристан даже отдаленно не думал заострять на этом внимание, да и за Парисой он такого не замечал. Она Тристана хотела только потому, что ему она, похоже, на некотором уровне доверяла. Это напоминало замкнутый круг: его полезность для нее и делала его полезным.
В то же время было невозможно предсказать, к какому решению подтолкнет Либби Роудс ее железная логика. Тристана вот разболтало так, что он заваливался на каждом повороте. Нужно ли ему это Общество? Готов ли он за него убить? Иногда ответ звучал, как твердое «да». Что такое быть человеком, как не испытывать безумную жажду? Париса умела создавать миры в умах людей. Каллум, хорошо это или плохо, разрушал души, не шевельнув и пальцем. Либби и Нико тоже обладали могуществом. Рэйна сочилась чистейшей магией, переполненная ею до такой степени, что могла чихать на мораль. Но о себе или о своем месте среди них Тристан до сих пор ничего не знал. Честно сказать, он был не самым полезным кандидатом, однако возврат по вложениям ему сулили самый крупный.
Понимал ли он, какая мощь у него в руках? Понимал ли это хоть кто-то из кандидатов?
Мораль – а вернее, ее жалкие капли – заставляла Тристана метаться, как рыбу, между косяками мыслей. «Я делаю то, что необходимо», – оправдывал почти все свои грехи Эдриан Кейн, и, хотя такой подход (говоря академическим языком) считался обоснованной философской точкой зрения, но без противовесов вроде жалости, сострадания и вины он был омерзительным. Хуже того, если Тристан и собирался стать кем-то в жизни, так это полной противоположностью папаше.
Само собой, он никого не убьет. Только не за доступ к кучке книжонок. Редких, сосредоточенных в руках самых могущественных медитов, каких он знал. Но таков уж тысячелетний обычай, и кто знает, вдруг…
Забей.
Короче, если Тристан и пойдет на такое – или хотя бы задумается, – то простит ли себя? Дадут ли ему остатки совести жить спокойно? Забавно, как быстро люди приспосабливаются к разным условиям. Когда-то Тристан верил, будто может жениться на Иден Уэссекс и преданно служить ее отцу, не задаваясь вопросом: хочет ли он – или прямо-таки жаждет – большего? Ему показалось, что время, когда он жил в согласии с прежним собой, было куда как более стабильным и, возможно, более здоровым. Прошлое напоминало привычку к регулярным физическим нагрузкам и здоровой диете, нарушаемую блаженными, невоздержанными объедаловками. Сейчас у Тристана появилось все, чего он желал: сила, независимость, секс… Боже, секс. И ради этого надо всего лишь убить человека. Но кого? Вряд ли все сойдутся на одной кандидатуре.
Если только…
– А будь это Каллум? – осторожно спросил он у Либби. Чисто ради поддержания разговора. В конце концов, если и был человек, которого Либби могла бы пришить, так это Каллум. И напротив, она точно не предложила бы Варону.
Либби нахмурилась.
– В смысле? Убить Каллума, чтобы спасти… меня? Остальных нас?
– Да. – Сама мысль о том, чтобы предложить Каллума, внушала Тристану тревогу, но, к счастью, того не было в доме. Его присутствие, как и присутствие Рэйны, ощущалось по следам бьющей через край магии. Хотя Каллум и насоздавал столько иллюзий, что Тристан уже не понимал, какие сейчас работают, а какие нет.
– Скажем, на одних путях Каллум, а на других мы, – уточнил Тристан.
– О. – Либби моргнула и тут же вытаращила глаза. – Ну, я…
Тристан замер, готовясь услышать ответ. Он сам пока не понял, как их именно слов ждет от нее. Для Либби это был гипотетический вопрос, так что вряд ли она сейчас взяла бы и определилась с позицией.
И все же она ошарашила Тристана, сказав:
– Не хочу отвечать.
– Что? – выдал он вопрос, который так резко взвился из глубин растревоженных мыслей, что вздрогнул весь исстрадавшийся мозг. – В каком смысле ты не хочешь отвечать?
– Я никого не убью, – пожала плечами Либби. – Не стану я этого делать.
– Представь, что у тебя нет выбора.
– В пределах мысленного эксперимента?
Тристан помедлил и сказал:
– Да, в пределах мысленного эксперимента.
– Выбор есть всегда и у всех. – Либби прикусила внутреннюю сторону щеки, постукивая по страницам рукописи в такт некой звуковой волне. – А ты?
– Что я?
– Убил бы Каллума?
– Я… – Тристан моргнул. – Ну, я…
– А меня? – Она скосила на него взгляд. – Меня ты убил бы?
– Нет. – Только не Либби. Ужасная вышла бы потеря, лишись мир ее силы, ее способностей. Это же откровенное преступление против человечества. Даже не будь в этом уравнении переменной в виде секса, Тристан все равно ответил бы так. – Нет, конечно, не убил бы, но…
– Что сказала Париса?
Тут он сообразил, что Париса сказала примерно то же самое, только совершенно иначе: «Я этого не сделаю».
– Думаю, – медленно произнес Тристан, – она устроила бы нечто вроде бунта. Захватила бы вагонетку. – Он выдавил мрачный смешок, от которого жгло в горле. – Неким образом убила бы половину и спасла другую, лишь бы не поступать так, как ей было велено.
– Ну, вот тебе и выбор, – сказала Либби, пожимая плечами так, словно Тристан перечислял реальные варианты. Тристан моргнул и хотел уже ответить, но его отвлекло движение, которым Либби аккуратно отметила нужное место в рукописи.
– Мне, наверное, стоит поговорить с… – обернулась она к Тристану. – Нужно… м-м… Мой парень, он… – начала Либби и тут же умолкла. – Надо, наверное, ему рассказать.
– Ты же не собираешься… – Черт. – И что ты ему скажешь?
Она пожевала губу.
– Пока еще не решила.
– Ты же не собираешься… – Останься.
– Не знаю. Не думаю. – Пауза. – Нет.
– То есть…
Казалось бы, не знаешь, что сказать, так и помалкивай, но просто закрыть рот и уйти, как будто подобные ночи – дело привычное, Тристану не давало острое похмелье, сушняк и напавшая на него абсолютная, ничем не сдерживаемая тупость.
