– Ты бы убила человека за обладание всем этим? – обратился он к Рэйне, немедленно пожалев. Вдруг она поинтересуется, откуда такие вопросы, а он не сможет ответить?
Впрочем, волновался он зря. Рэйна ответила совершенно без запинки:
– Да. – Затем прикрыла глаза, молча греясь на травке.
Часть VII. Намерение
Рэйна
Не то чтобы вопросы о мысли ее не интересовали, однако Рэйна была рада двинуться дальше. Перемены в тематике интриговали: всегда возникало ощущение, будто в программе есть некий скрытый подслой и тебя несет поток, которого ты не увидишь, пока не пройдешь, не впитаешь и не проглотишь весь материал.
У Рэйны было преимущество: ее воспитали в восточных традициях, в пику западным, то есть она гораздо охотнее соглашалась с общей идеей дуальности. Она как никто другой видела во всем полюса, загадку противоположностей: принимаешь жизнь, принимай и смерть; есть знание – есть и неведение; один победил – другой проиграл. Без смирения нет амбиций, ведь в некотором роде голод подразумевал пресыщение.
– Удача – это вопрос вероятности, – сказал Далтон. По мере того, как отсутствие Атласа становилось все более заметным, он начал заполнять пробелы в лекциях, выходя за рамки вводного материала. Желанием учить, однако, не горел и ходил с таким видом, будто его отрывают от важного дела. Он стремился уйти в какое-нибудь другое место и постоянно витал в мыслях далеко от класса.
Тем не менее все настолько привыкли к Далтону, что к тому времени уже воспринимали его не как администратора (вроде Атласа), а как повара, которого почти не видели, или домоправителя. Человека, обеспечивавшего хозяйство и не лезшего в повседневную жизнь.
– Удача, – продолжал Далтон, – это и магия, и наука, которую дотошно изучили как медиты, так и смертные. Это шанс, но смещенный игральной костью, крен в сторону предпочтительного исхода. Склонность к удаче это, по понятным причинам, ценный актив. А еще это распространенная магия даже среди колдунов низкого ранга. Итак, вопрос антиудачи…
– Антиудачи? – недоуменно переспросила Либби.
Рэйна вот не смутилась. Удача неизбежно подразумевала существование собственной противоположности.
– Антиудача, – подтвердил Далтон, – за неимением лучшего термина. Это намеренное нарушение вероятности. Сглазы, порчи, проклятия…
– Боевая магия? – спросил Нико, который при всех своих лучших устремлениях бывал порой безжалостно прямолинеен.
– Антиудача, – повторил Далтон. – Сглаз – это, разумеется, наиболее прямая форма. Намеренно вызванная у жертвы неудача. Остальные два…
– Порча – это смущение, запутывание, – сказала Либби. – А проклятие – намеренное причинение вреда?
Вечно она, даже будучи уверенной в собственной правоте, строила предложения в форме вопросов. Видимо, чтобы не показаться агрессивной. Как будто кого-то здесь можно запугать знанием материала первого курса.
– С научной точки зрения, да, – подтвердил Далтон. – Но в интересах Общества нас занимают не столько результаты подобной магии, сколько ее устройство. Какие проклятия оказались наиболее эффективными и почему. Главным образом, – сказал он, и его внимание, как это часто случалось, сместилось в сторону Парисы, – как нарушение удачи может уничтожить человека, сбивая его с истинного – или, скорее, отсутствующего – пути.
Он на мгновение заглянул в темные глаза Парисы. Прочистил горло.
– Природа – это хаос, а магия – порядок, однако между ними существует определенная связь. Родство, – продолжал Далтон, – это естественный носитель механизмов антиудачи, генетической непрерывности. Проклятия зачастую передаются из поколения в поколение, преследуя потомков рода. Подобный вид магии не так прост, как может показаться; любое заклинание, вызывающее столь долгосрочные последствия, потребует от наложившего его определенной степени жертвенности или потери.
– Почему? – спросила Рэйна. Высказывалась она редко, но метко.
Растения рядом с ней радостно зашевелились, побуждая говорить дальше.
«Мама, мама, твой голос так приятно слышать! Услади наш слух!»
Рэйна раздраженно закинула ногу на ногу.
– Почему? – эхом отозвался Далтон. Вид у него снова стал такой, будто ему хотелось остаться наедине со своими мыслями. – Причина в том, что, пусть магия и природа имеют разные формы, они нераздельны. Магия имеет аспекты природы, а природа – аспекты магии, и попытка оторвать одно от другого обернется извращением обеих сторон. Это дезинтеграция самого натурализма. Прóклятый нарушает баланс вещей, искажает вселенную вокруг себя. Магия удачи – это тоже извращение; и чтобы какое-то извращение продержалось, тот, кто его вызывает, должен согласиться в определенном смысле, что некий осколок, кусочек его самого будет непоправимо сломан, в расплату за нарушение баланса.
– Я не спрашиваю, почему это необходимо, – прямо сказала Рэйна. – Я хочу знать, почему это работает.
Далтон посмотрел на нее пристально, с прищуром.
– Жертва имеет собственную магическую силу, – сказал он. – Само решение предпринять что-либо – это уже перемена, разрыв естественного порядка мира. Изменится ли ход событий в пользу колдующего вне зависимости от вмешательства? Да, конечно, при условии, что любой исход, по идее, возможен, – занудно пробубнил Далтон. – Однако сосредоточиться на каком-то одном исходе – значит вызвать необходимое смещение, длительное и необратимое. Мы изучаем сферу последствий, понимая, что принять решение, взвесить его и признать последствия – значит насильно привнести какие-то ощутимые перемены в мировой порядок. Такая магия работает столь же верно, как и любая другая.
– Вы что, намекае те, будто магия – это некий вид спиритуализма? – спросила Рэйна.
«Мама говорит правду! Мама верно говорит! Она сама правда!»
– Иногда, – хмуро продолжала Рэйна, – ты воспринимаешь магию как бога, энергию, а иногда как жизнь. Когда надо, это некие антинаучные флюиды, но мы ведь уже знаем, что ее поведение предсказуемо, а значит, подлежит намеренным изменениям.
Далтон молча ждал, когда она перейдет к сути, и Рэйна продолжила:
– Вы говори те так, будто магия – это самостоятельная сущность, но у нее нет свободы выбора. Никакие исследования не доказали, что магия выбирает, как отметить намерения колдующего. Она просто работает или не работает, в зависимости от способностей мага.
Далтон подумал над ее словами.
– Хотите сказать, у магии нет сознания?
Рэйна кивнула, а сидевшая рядом Париса слегка задумалась.
– Магия не бог, – согласился Далтон, – это инструмент. Однако она скрытно отвечает на различия в намерениях того, кто ею пользуется, даже на малейшие. Это не очень отличается от теории общей относительности, – сказал он. – Намерение не в силах изменить фундамент науки или магии в целом, но наблюдения показывают, что результаты разнятся в зависимости от употребления.
