Губы Рэйны коротко дернулись в улыбке. Предчувствие.
«Мама, мама, мама будет жи-и-и-ить!»
Тристан
– Возможно, нам стоит убить Роудс, – сказал за завтраком Каллум, и Тристан, перестав жевать, с трудом проглотил кусок тоста.
Каллум скосил на него взгляд и слегка пожал плечами.
– Это же практично, – добавил он. – Они с Вароной – пара одинаковых, не так ли? Зачем держать обоих?
Каллум уже не первый раз поднимал эту тему, но Тристан, как и прежде, отвечать не спешил.
– Почему тогда не убить Нико?
– Можно и его, наверное. – Каллум взял чашку с кофе и отпил немного. – Я бы на это пошел.
Поставив чашечку на стол, он взглянул на отложенный в сторону Тристаном тост.
– Все хорошо?
Тристан поморщился.
– Мы с тобой обсуждаем, кого из нас убить, Каллум. Как мне тут спокойно есть?
– Неужели? Ты ведь еще здесь, а значит, должен и дальше вести себя именно так, будто все путем.
– И все же… – У Тристан болело в животе. Или в груди. Его тошнило, и он чувствовал себя разбитым. Не это ли имел в виду Далтон, говоря о том, что человеку придется сломаться? Возможно, их как-то резали и, удалив мораль, сшивали заново, делали их неполноценными. Возможно, к концу его прежние убеждения превратятся в рудимент вроде хвоста. Небольшой шишечки в основании мировоззренческого позвоночника.
Поразительно, как легко ему в голову пришла эта мысль. Разве не должен он был отказаться, отпрянуть, убежать? Нет, она угнездилась в голове и с каждым днем становилась все более очевидной. Разумеется, кто-то должен погибнуть. Могущественная магия требовала источника энергии, а жертва по своей природе давала такую огромную силу.
Так, по крайней мере, думал сам Тристан. Где-нибудь, на каком-нибудь уровне повыше его подобные мелочи вроде человеческих жизней или благосостояния роли не играли; и такую цену платили, почти не задумываясь, в интересах продуктивности, во имя всеобщего блага.
Мысли и молитвы.
– Может, оно не работает, если ничего не чувствуешь? – пробормотал Тристан, и Каллум резко поднял на него взгляд.
– Что?
– Да я о том…
Кстати, о чем он? Это же Каллум, в конце-то концов.
– Забей.
– Когда-то ты в меня верил. – Каллум крепче сжал в руке чашку. – Теперь – все?
– Ну, просто…
– Я так выживаю, – сказал Каллум погрубевшим тоном. Видимо, ощутил себя преданным. И Тристан вздрогнул, припомнив его слова: «Убитого доверия уже не воскресить». – Я думал, ты это уже понял.
– Я и понимал. Понимаю, – поправился Тристан. – Просто ты говоришь так…
– Как? Бесчувственно? Холодно, безразлично, двояко? – Пауза. – Или зло? Так ты хотел сказать?
Молчание.
Каллум повернулся и посмотрел на Тристана в ожидании, но тот не поднял головы.
– Ты не понял, да?
Тристан молчал.
– Мы такие не потому, что у нас чего-то нет, а благодаря тому, чтó мы имеем, – сказал Каллум, нетерпеливо вскинувшись. – Кем стала бы Париса, не прочти она мысли брата? А Рэйна – если бы из нее с самого рождения не сосали энергию?
– Каллум, – выдавил Тристан, – я только хотел…
– Что? Демонизировать меня? В конце все мы сделаем один и тот же выбор, Тристан. А вообще, мы уже его сделали. – Каллум плотно сжал губы, не то от злобы, не то от боли. – В конце концов мы с тобой решим кого-то убить. Уменьшит ли твою вину то, что ты сумел заглянуть глубже?
Тристан уже смутно подумывал поспорить с Каллумом: «Речь ведь о совести, о человеке, а твоя решимость – она как у робота, как у машины. Я не смогу жить по-старому, я бы не смог стать подделкой себя самого, у меня в груди сердце бьется, а твое – где оно?»
Но он промолчал.
– Ты здесь, – сказал Каллум, – потому не меньше моего жаждешь получить нечто. Сил у, понимание… Не суть. Может быть, ты хочешь знаний, а может, и нет. Или ты думаешь покинуть Общество и в тот же миг захватить компанию Джеймса Уэссекса. Или ты его обанкротишь, а дочурку погубишь. Может, такой будет твоя месть, ответочка, признаешься ты самому себе или нет.
Тристан с трудом сглотнул.
– Может, ты и видишь других, Тристан, зато мне видны те стороны тебя, которые ты сам себе разглядеть не позволяешь. Это, Тристан, мое проклятие, мать его.
Каллум вскочил и приготовился уйти.
– Нет в мире человека, который видел бы себя так, как вижу его я, – прорычал он, но предупреждения (или угрозы) в его голосе не было. – Думаешь, если ты медлишь, то ты хороший, лучше других? А вот и нет. Каждому из нас чего-то да не хватает. Мы слишком могущественны, слишком невероятны, и как же ты не видишь, что это из-за наших недостатков? Мы пусты и пытаемся заполнить эти лакуны, сжигаем себя, лишь бы доказать, что мы нормальные, что мы обычные. Что мы, как и все на свете, тоже горим.
И в отчаянии уронив руку, он развернулся.
– Мы медиты потому, что нам вечно чего-то не хватает, – хрипло проговорил Каллум. – Мы – не нормальные. Мы боги, рожденные с болью внутри. Мы существа-подстрекатели, и у нас есть изъяны; разве что слабости, которые мы всем демонстрируем, не подлинные. Мы не мягкие. Раны и хрупкость нам не грозят, мы их только имитируем. Мы убеждаем себя, будто они у нас есть, но на деле наша единственная уязвимость в том, что мы крупнее, сильнее всех – и знаем это. Мы предельно близки к всемогуществу, мы голодны, мы страстно его желаем. Прочие люди видят свои ограничения, Тристан, а у нас их нет. Мы хотим отыскать наши невозможные грани, ухватиться за пределы, которых просто нет, и это… – Каллум выдохнул. – Это сведет нас с ума.
Тристан, внезапно ощутив опустошение, посмотрел на недоеденный тост.
Каллум, даже не думая смягчать тон, продолжал:
– Ты не хочешь сходить с ума? Прости, но ты уже спятил. Оставишь это место, и безумие потянется за тобой. Ты зашел слишком далеко, да и я тоже.
– Я не убью Роудс, – сказал Тристан. – Не смогу.
Каллум напряженно выждал некоторое время, а потом вернулся на место. Пригладил волосы и провел рукой над чашкой кофе, разогревая его.
– Да уж, – невыразительно произнес он. – Париса об этом позаботилась.
Остаток дня Тристан ходил ошеломленный. Он ощущал слабость, как будто ему нанесли незаживающую рану. Дико обострились сомнения в себе и в других. Ведь одно дело, когда тебя поняли, рассмотрели, и совсем другое – это просто неотвратимо, – когда тебя используют против кого-то. И Париса, и Каллум разглядели грани Тристана, которых сам он либо не видел, либо не понимал, и оба в принципе друг другу не доверяли. Что же они такого в нем нашли, раз хотят использовать? Неуверенный, Тристан рушился, рассыпался под гнетом собственных сомнений.
