На лице Тристана отразилась мука: любопытство в нем боролось с подозрением. В том и беда, когда ты чувствуешь слишком много, подумал Каллум. Трудно выбрать что-то одно.
– При чем тут Париса?
– Да при всем, – ответил Каллум. – Она тобой вертит, а ты этого не видишь.
– Ты хоть понял иронию того, что сам сказал?
– О, ирония тут просто исключительна, – заверил его Каллум. – Умопомрачительна. Расскажи об отце, – как бы между прочим попросил Каллум, и Тристан зло посмотрел на него.
– Мы не о моем отце говорим.
– Отчего же? Мы, знаешь ли, давно его обсуждаем, просто ты не распространяешься.
– Глупости, – хмыкнул Тристан.
– Правда? Кстати, об иронии, – вслух подумал Каллум. – Такова твоя природа: ты прям, но никогда не честен.
– Зачем мне быть откровенным с тобой? – выпалил Тристан. – С какой стати кому-то вообще быть с тобой откровенным?
Грубый и неожиданный, этот вопрос удивил обоих и повис в воздухе, точно топор над головами.
Значит, смена темы.
Некоторое время Каллум молчал.
А потом:
– В детстве Элизабет Роудс узнала, что может летать. Она не сразу догадалась, что, меняя вектор притяжения, перестраивает молекулярную структуру в пределах комнаты. Она уже тогда питала любовь к огню, тянулась к пламени свечей, но для ребенка ее возраста это было нормально, а родители зорко следили за ней, не давали обжечься, и потому она так и не узнала о своей огнеупорности. Она думает, что ее дар – менять физические силы, не тревожа при этом природные стихии, – добавил Каллум. – Ошибается. Объем энергии, который нужен для изменения молекулярного состава, попросту превосходит ее собственные резервы.
Тристан не сказал ничего, и тогда Каллум продолжил:
– Это пугало ее сестру – или так Либби показалось. На самом же деле это проявились ранние симптомы дегенеративного заболевания: потеря веса, слуха, зрения, хрупкость костей. Когда Либби колдовала, сестра падала в обморок, но то было просто совпадение. Впрочем, Либби Роудс упорно винила себя и почти на десять лет, пока сестра не скончалась, забыла о своих способностях. Теперь же она вспоминает те события как повторяющийся сон.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – грубо спросил Тристан, но Каллум не останавливался:
– Николас де Варона – единственный ребенок совершенно посредственных медитов, сделавших, однако, значительные деньги на выгодных вложениях. Но самое выгодное – это, конечно же, сам Николас. Он о своих талантах знает побольше, чем Либби Роудс о своих, но все равно не так много.
Тристан выгнул бровь, а Каллум пожал плечами.
– Он умеет менять собственную форму так же, как изменяет предметы вокруг. – На такое были способны немногие медиты, лишенные природного дара к оборотничеству, а сами оборотни не владели подобным: изменяя себя, ничего другого менять они не умели.
Тристан, который знал, насколько трудна упомянутая магия, нахмурил лоб: зачем это Нико?
– Не знаю, влюблен он в своего соседа по квартире или же просто так печется о его жизни, – прокомментировал, закатив глаза, Каллум, – но, сам того не ведая, Нико де Варона, когда обращался в первый раз, ненадолго умер. Теперь обращение дается ему без труда, ведь он выработал мышечную память: менять форму по принуждению. Впрочем, если бы не врожденная магия, перезапускающая сердце, Нико сейчас в живых бы не было. Зато он быстрее, его чутье глубже, а чувства острее, иначе ему не выжить. Его тело понимает, что, поспевая за хозяином, оно может снова умереть.
– И что за животное? – спросил Тристан. Вопрос не по делу, но тем не менее интересный.
– Сокол.
– Почему?
– Неясно, – сказал Каллум и двинулся дальше. – Рэйна Мори – незаконнорожденный ребенок, принадлежащий влиятельному клану смертных, основная ветвь которого – члены японской знати. Кто ее отец, неизвестно, и поэтому ее вырастила бабушка, втайне, но не лишая богатства и привилегий. Умение Рэйны повелевать природой в принципе схоже с некромантией. Непонятно, отчего она так сопротивляется – и еще больше непонятно, почему она ею не пользуется, – но это как-то связано с неприятием. Она своим даром недовольна.
– Он делает ее слишком могущественной?
– Он ее ослабляет, – уточнил Каллум. – Рэйна – универсальный донор для некоего источника жизни, которым она пользоваться не в состоянии, но средств усилить ее саму просто нет. Собственная магия Рэйны по сути не существует. Она открывает любой доступ ко всему, чем Рэйна владеет, – всем, кроме нее самой.
– То есть она отказывается пользоваться магией из… – начал было Тристан и, нахмурившись, помолчал. – Из эгоизма?
– Возможно, – сказал Каллум и добавил, видя задумчивость Тристана: – Историю Парисы ты знаешь. Она о своих талантах знает больше всех. Обо всех своих талантах, – уточнил, улыбаясь уголком рта, Каллум, – но о магических – особенно.
Тристан продолжал молчать, и Каллум снова взглянул на него.
– Спрашивай уже.
– О чем?
– О том, о чем всегда меня спрашиваешь. Зачем она здесь?
– Кто? Париса?
– Да. Спроси меня, зачем Париса здесь.
– От скуки, я думаю, – пробормотал Тристан, доказывая, как мало он знает.
– Возможно, отчасти. Но на самом деле Париса опасна. Она в гневе, – пояснил Каллум. – Она яростная, мстительная, зловредная, прирожденный мизантроп. Обладай она силой Либби или Нико – и уже разрушила бы то, что осталось от Общества.
Тристан ему не поверил.
– Ну, так и зачем она, по-твоему, здесь?
– Ищет способ сделать это.
– Сделать что?
– Разрушить. Возможно, весь мир. Или управлять им. Там уж как она решит, когда обретет силу.
– Это же смешно, – сказал Тристан.
– Вот как? Она знает, какие люди на самом деле. И всех ненавидит, за редким исключением.
– Хочешь сказать, ты не такой?
– Я себе ненависть позволить не могу. Наверняка ты помнишь, что я это уже говорил.
– Ты, значит, когда надо, ничего не чувствуешь? – пробормотал Тристан.
Каллум скосил на него мрачный взгляд.
– Больно было?
Тристан приготовился к чему-то. И не зря.
– Больно – что?
– То, что с тобой делал отец, то, что он тебе говорил? Это было больно или просто унизительно?
Тристан отвернулся.
– Откуда тебе это все про нас известно? Ты это точно не по одним эмоциям выяснил.
– Да, не только по ним, – подтвердил Каллум и добавил: – Почему ты не уходишь?
– Что?
– Ну, в этом ведь и смысл. Если все так плохо, почему они не ушли?
