Тристан сжал кулак.
– Я не…
– Не кто? Не жертва? А вот и жертва, – перебил Каллум. – Ты просто не даешь миру называть себя так.
– Ты меня осуждаешь? Винишь?
– Нисколечко. Твой отец – жестокий человек, – сказал Каллум. – Безжалостный и злой. Требовательный, взыскательный. Но хуже всего то, что ты его любишь.
– Я своего отца ненавижу. Сам знаешь.
– Это не ненависть, – возразил Каллум. – Это испорченная, извращенная любовь. Любовь с болезнью, паразит. Он нужен тебе, чтобы выжить.
– Я медит, – отрезал Тристан, – а он простой колдун.
– Ты только потому и представляешь из себя что-то. Вырасти ты в любящей семье, ты бы видел иную реальность. Твоя магия копилась бы иным путем, приняла бы иную форму. Но тебе нужно было видеть вещи насквозь, потому что иначе они причиняли тебе боль. Потому что, если бы ты увидел отца во всей его красе – жестоким, злым человеком, одобрения которого до сих пор ждешь больше всего на свете, – пояснил Каллум, и Тристан вздрогнул, – это убило бы тебя.
– Лжешь. Ты… – Тристан отвернулся. – Ты со мной что-то творишь.
– Да, творю. – Каллум убрал стакан, поднялся и подошел ближе. – Вот это ты и ощутил бы, если бы я тобой манипулировал. Я как раз сейчас этим занят. Ну как, чувствуешь? – спросил он, кладя ладонь на затылок Тристану и выкручивая мощность его скорби, пустоты. – Ничто не причиняет такой боли, как стыд, – пробормотал Каллум, находя грани Тристановой любви, изъеденной дырами и крошащейся в местах коррозии. Множество лакун с завистью, алчбой; его безумие, соразмерное нужде.
– Тебе нужно отцовское одобрение, Тристан, но ты никогда его не добьешься. И ты не можешь дать умереть отцу – ни человеку, ни представлению о нем, – ведь без него у тебя так ничего и не будет. Ты видишь вещи в истинном свете, но все-таки знаешь ли ты, что именно ты видишь?
Тристан закрыл глаза.
– Ничего, – произнес Каллум, и с губ Тристана сорвался горький и болезненный стон. – Ты не видишь ничего. Чтобы понять собственный дар, ты должен принять мир таким, какой он есть, но ты отказываешься. Тебя тянет к Парисе, потому что она не может тебя любить, а ее презрение к тебе и всем кажутся таким знакомым, таким родным. Ко мне тебя тянет, потому что я напоминаю тебе отца, и, если честно, Тристан, ты хочешь, чтобы я был жестоким. Тебе нравится моя жестокость, ведь ты не понимаешь, что это, но она тебя манит, прельщает близостью, как пламя – Роудс.
Щеки Тристана влажно блестели. Видимо, так сильны были его муки. Впрочем, Каллуму не приносило удовольствия разрушать душу человека, с которым он позволил себе сблизиться. Пепельно-серая, словно камень, она всегда будто стояла на пороге чего-то; чувство это было не сладкое, не горькое, но и не без меда с полынью. Эта душа грозила завалиться то в одну сторону, то в другую, рухнуть – окончательно и бесповоротно – и не оправиться.
– Я отец, которого тебе не досталось, – вслух размышлял Каллум. – Я люблю тебя. Вот почему ты не повернешься ко мне спиной, даже при всем желании. Тебе известны мои недостатки, но ты жаждешь их; ты их вожделеешь. И чем я хуже, тем отчаяннее ты желаешь меня простить.
– Нет. – Учитывая, через что сейчас Тристан проходил, им оставалось только восхищаться, раз он сумел заговорить. – Нет.
– Правда в том, что я не желаю тебе зла, – мягко проговорил Каллум. – То, что я сейчас с тобой делаю, я бы не сделал нипочем – разве только ради твоего же спасения. Нашего спасения. Ты больше не хочешь доверять мне, – признал он, – и я это понимаю, но и отстраниться от меня позволить не могу. Ты хочешь познать вкус моей магии, ощутить ее, чтобы потом распознать ее отсутствие. Ты хочешь познать боль от моих рук, Тристан. Ты хочешь, чтобы я причинил тебе вред, чтобы ты наконец понял разницу между пыткой и любовью.
Что бы ни оставалось в груди Тристана, это чувство заставило его упасть на колени, и Каллум опустился тоже. И не давая ему уронить голову, прижался к его лбу своим.
– Я тебя не сломаю, – сказал Каллум. – Секрет в том, что люди хотят сломаться. Это же пик, переломный момент, за которым все упрощается. Но когда становится слишком легко, люди хотят еще, начинают искать повторения. С тобой я так не поступлю. Иначе ты уже не вернешься.
Он ослабил хватку, перестал на него влиять. Тристан задрожал, но сразу его бы не отпустило, а исчезающий след магии напоминал ему судорогу. Тучу иголочек, вонзившихся в руку, затекшую во время сна: это оживают, просыпаются нервы; кровь нагнетается в пережатые русла.
– Откуда… – начал Тристан, и Каллум пожал плечами.
– У кого-то в Обществе все про нас написано, – сказал он. – Предсказано.
Тристан не мог поднять головы.
– Не как у оракула, – пояснил Каллум. – Больше похоже на… вероятности. Возможные варианты поведения. Графики и схемы, плюс тома личных историй, о том, что нами движет. А дальше – нарративные арки наших жизней, экстраполяции. Наиболее вероятные исходы.
Тристан снова уронил голову ему на грудь, и Каллум обнял его, позволив лихорадочно сбежать в тихий омут собственной души.
– Твоя история не самая интересная, – с сожалением произнес Каллум, – но в ней есть кое-какие важные детали. Само собой, на тебя я обратил больше внимания, чем на других.
– Почему… – хрипло начал Тристан.
– Почему я? Не знаю. Если честно, я спрашивал наугад. Хотел посмотреть, что библиотека выдаст. Само собой, первой я написал имя Парисы. – Каллум хихикнул. – Следовало догадаться, что она станет собирать людей против меня, да и Роудс была таким очевидным кандидатом. Кошмарно правильная, трагически незащищенная. С другой стороны, на удивление гибкая, – подумав, добавил он. – Ну, или мне так видится, учитывая вашу… связь.
Тристан не ответил.
– Ее книга показывает, что она не сможет полностью раскрыть свой потенциал. Хотя так-то шансы один к одному. Удручающая мысль, не правда ли? Ее кандидатуру в Общество почти что отмели, думали, она не пойдет, но Атлас Блэйкли всех переубедил. Занятно, не думаешь?
Настроение Тристана изменилось.
– Меня Блэйкли, конечно же, ненавидит. Желает мне смерти. Хочет вытравить меня, как чуму. Я и его личное дело попытался вытянуть, но это уже, видно, мне не по рылу. Атлас тебя любит, – посмотрев на Тристана, добавил Каллум. – На твоем месте я бы уже задался вопросом почему.
– А что там сказано… – Тристан сглотнул. Он уже мог говорить внятно, но, видно, просто не хотел. – А что там сказано про…
– Про это? Элиминацию?
Тристан не ответил.
– Я же знаю, нас оставили наедине только потому, что все ждут, пока ты это сделаешь, – сказал Каллум. – И столовую ты выбрал не случайно: припрятал нож в кармане. Я даже знаю, – добавил он, опустив взгляд на руку Тристана, которую тот завел за спину, – что прямо сейчас твои пальцы сжимают рукоять этого ножа, и ты заранее просчитал и тщательно прикинул расстояние до моих ребер.
