Подозреваю, никто так и не прочитал мою книгу до отправки в печать: каждому казалось, что это уже сделал кто-то другой. Вряд ли мы узнаем когда-нибудь, прав ли я, но факт остается фактом: к весне 1994 года, когда печатная версия вышла в издательстве McGraw Hill и стала бестселлером, в тексте поменялось всего пять слов. Два из них были словом «хрен». Его убрали.
Я начинал как безумец и поднялся до первооткрывателя, чтобы в 1994-м взлететь еще выше, практически в стратосферу. СМИ (и компании, готовые платить немалые деньги) объявили меня гуру. Со мной заключило контракт международное бюро докладчиков, а компания повысила до партнера. Неожиданно для самого себя я стал человеком, который приносит деньги. Коллеги, не успевшие прочитать мою книгу, все равно прочитали ее – после моего выступления на Всемирном экономическом форуме в Давосе. А потом – приглашали в разные филиалы (офисы ADL можно было найти практически везде), только чтобы узнать: все мои поездки уже распланированы до конца года и я могу заглянуть к ним примерно в июне следующего… да и то если захочу.
Мы с Франсисом отметили эти перемены тем, что купили маслкар и бальную залу эпохи Людовика XIV. Если точнее – взяли огромную ипотеку, потому что влюбились в большую квартиру, находившуюся в особняке 1860-х годов, сложенном из коричневого песчаника. Дом стоял на проспекте Содружества – зеленой улице рядом с парком Бостон-Коммон в самом сердце города. Главной в этой квартире была огромная бальная зала в стиле рококо, отделанная привезенными из Франции панелями с витиеватой резьбой. Полагаю, с нашей стороны это была очередная попытка вытеснить слишком яркие воспоминания о нашем первом жилище и заклеенных скотчем рамах.
Наша вторая покупка оказалась более продуманной. Мы оба знали, какой автомобиль хотим приобрести, но не знали, как он называется. За помощью я обратился к старшему консультанту в Акорн-Парке. Тот оказался настоящим экспертом в автомобильной промышленности США и, выслушав мои требования, вынес вердикт:
– Так это же маслкар!
Он назвал мне несколько марок, мы достали каталоги и остановились в итоге на Pontiac Firebird. После этого Франсис позвонил продавцу в Большом Бостоне.
– Да, с откидным верхом, пожалуйста. Да, ярко-красный. Нет, тест-драйв не нужен. Нет, мы на таких не ездили, мы их и не видели никогда, мне кажется. Да, в каталоге отличное фото. И я уверен, что в комплект входит двигатель.
Мы ехали по проспекту Содружества – крыша откинута, из динамиков ревет музыка, плеер автоматически меняет диски, панорамные очки закрывают глаза от яркого летнего солнца – и праздновали небольшую победу над правилами иммиграции в США.
Все время, что мы провели в Америке, Франсис рисковал получить отказ во въезде. Меня перевели сюда по работе, он же по документам приехал в отпуск. По закону не состоящий в браке партнер сотрудника, переведенного в Штаты из другой страны, имел право беспрепятственно покидать страну и въезжать в нее снова неограниченное количество раз, но Франсиса отказывались признавать моим партнером. Это казалось несправедливым. Мы обратились к юристу по вопросам иммиграции и в конце концов получили официальную бумагу о том, что «гендерная принадлежность не имеет значения», если речь о партнере. После этого Франсис отправился в аэропорт Логана, закрепив за собой новообретенное право вернуться. Так мы создали прецедент, о котором поставили в известность все иммиграционные службы страны. Дело было сделано.
Внутри компании началось негласное соревнование. Представители различных филиалов пытались заманить меня именно к себе, отделения ADL по всему миру конкурировали, стремясь превзойти друг друга в изобретательности способов привлечь клиентов (а также меня и зачастую Франсиса, если страна его интересовала) к участию в феерии неписаных правил.
Прошло еще несколько месяцев, и это превратилось в рутину. Увлекательную, но утомительную. Все вокруг были уверены, что имеют дело с экстравертом-трудоголиком, который оказался наконец в своей стихии. На самом деле я даже не проверял голосовую и электронную почту, если нам с Франсисом удавалось урвать несколько дней отдыха. Да, я усердно трудился, но именно этому меня и учили в школе. Мой психологический портрет, сколько бы их ни было, всегда был портретом интроверта, который научился отлично притворяться. При малейшей возможности я ссылался на занятость, уклоняясь от ужина с коллегами, сбегал в отель и заказывал еду в номер. И работал.
Спустя два года я начал осваивать неписаные правила бесконечной беготни по кругу. А еще – вымотался. Однажды мне пришлось совершить кругосветное путешествие за восемь дней, причем маршрут был построен с запада на восток, то есть адаптация к смене часовых поясов оказалась просто чудовищной. За эти восемь дней я успел выступить с семью докладами и последний перелет провел не столько в самолете, сколько на автопилоте. О Дальнем Востоке и вовсе помню только диалог с журналисткой. Я сказал ей, что я Питер Скотт-Морган, а она с разочарованным видом спросила:
– Он не смог прилететь?
Пришлось объяснить, что я и есть он и он, то есть я, прилетел. Она расплылась в улыбке:
– Надо же, а я думала, вы старый и толстый.
В остальном волшебный Восток слился для меня в одно размытое пятно. По мнению Франсиса, это был бы достойный обмен, получи мы с него хоть что-то. Увы, все выплаты с продаж книги и гонорары за выступления уходили ADL. К тому же в компанию пришел новый управляющий, который придерживался неумолимо универсального подхода к работе с сотрудниками, и даже в самых смелых фантазиях я в этот подход не вписывался. Впрочем, при таком начальстве мне и не хотелось. Франсис, как всегда, поддержал меня в этом бунте.
– Я ухожу из компании, – сообщил я управляющему.
– У вас ничего не получится, Питер. У вас другой склад характера. Вам нужно теплое место, а снаружи холодно.
– Чудесно, – заявил я, не желая затягивать этот диалог. – Мне с отрочества грозят адским пламенем, так что немного прохлады не помешает.
Потом я встал и, не дожидаясь ответа, отправился навстречу неизвестности.
Дарт и я
– Доктор Айлетт!
– Доктор Скотт-Морган!
До этого мы только переписывались по электронной почте, но такое приветствие в начале видеозвонка по Skype было не лучше и не хуже любого другого.
– Рад, что могу поговорить о синтезе речи именно с вами…
Эта фраза звучала чуточку слишком экзальтированно, но при этом полностью соответствовала истине. Я изучил работу всех компаний, работавших над технологиями воспроизведения голоса, то есть обучавших компьютер имитировать речь конкретного человека и воспроизводить ее. Мне нужен был компьютер, который говорит как я. Похоже, лучше всего для этого подходила компания из Эдинбурга под названием CereProc (сокращение от cerebral – умственный и processing – обработка). Уже одно это позволяло составить представление о ходе мысли ее создателей. Мне удалось договориться о звонке с главным директором по науке (название должности вполне подошло бы кому-нибудь из команды корабля «Энтерпрайз», и я счел это хорошим знаком).
