– En garde! Allez!
[3]
Я тут же бросился в атаку, в безумную серию выпадов и контрударов, в которую вложил всю свою энергию, прекрасно зная, что смогу держать этот бешеный ритм максимум полминуты. Все или ничего.
Сделав агрессивный выпад, я вынудил Николсона на защитный ход. Есть! Он дважды парировал полукругом. Рассчитав, что будет и третий раз, я заранее уклонился от его рапиры, отбил ее в сторону и сделал выпад.
Он отскочил назад – ровно на столько, чтобы кончик рапиры его не коснулся. Но у меня были длинные ноги, а выпад оказался настолько быстрым, что инерция увлекла меня вперед. Качнувшись на правой ноге, я отвоевал еще несколько сантиметров.
– Touché!
[4]
Кажется, фехтмейстер разделял мой восторг. Мы с Николсоном одновременно сорвали маски и пожали друг другу руки. Он с улыбкой поздравил меня, а я едва осознавал, что все зрители сейчас с радостными воплями несутся прямо к нам.
– Отличный бой, Скотт! Ты стал достойным преемником, – великодушно отметил Николсон.
Я чувствовал воодушевление и гордость. Когда я добрался до четвертьфинала Чемпионата по фехтованию среди частных школ, мне говорили, что я могу занять место Николсона, пока тот сосредоточится на подготовке к экзаменам по специальности (они начинались через месяц). Но только он сам мог неофициально передать мне эстафету.
Декан нашего факультета – крупный, седовласый, устрашающий – протолкнулся сквозь толпу, чтобы, как я думал, поздравить подопечного с победой. Однако вместо этого он, отводя взгляд, дал фехтмейстерам знак отойти в сторону. Они сгрудились поодаль в углу, пока остальные зрители собрались вокруг нас с Николсоном. Я даже не заметил, как декан подошел снова.
– Скотт! Со мной!
Я прошел с ним через зал в раздевалку.
– Оставь здесь, – он взмахом руки указал на рапиру и маску, которые я сунул подмышку, а потом быстрым шагом вышел вон, даже не проверив, следую ли я за ним.
Так, в тишине, мы и шагали дальше, пока возле теннисных кортов он не ответил, наконец, на мой незаданный вопрос:
– Ты идешь со мной к директору.
Это был эвфемизм. Учителя всех степеней, в особенности деканы, ценили свою самостоятельность. У них было достаточно полномочий для применения телесных наказаний, и некоторые, в основном учителя старой школы, до сих пор применяли как орудия тапочки с твердой подошвой или старые кроссовки. Но в мое время только директор школы имел право наказывать тростью. Для большинства моих сверстников его работа состояла только в этом – помимо необходимости каждое утро приходить на школьный сбор, конечно.
Я даже не споткнулся, но почувствовал прилив тошноты и удивленно приоткрыл рот.
– Простите, сэр, могу я узнать почему?
– Дисциплинарный проступок, – рявкнул декан.
Инвалид
Результаты анализов пришли через две недели и оказались в рамках нормы. В этом были свои плюсы: врачи проверили мою кровь практически на все заболевания, которые можно было диагностировать таким образом, и ни одного не обнаружили. Минусы, впрочем, тоже были: направления закончились, а со мной все еще было что-то не так. И это «что-то» уже перешло в гораздо более утомительную стадию, чем просто плохо сгибающиеся пальцы ног. Теперь восхождение по ступенькам на пирамиду майя могло оказаться опасным.
Спустя шесть месяцев после первых симптомов частичный паралич моей правой ноги добрался уже до колена. И превратился в двусторонний: все в точности повторялось теперь и с левой ногой. Однажды, когда мы с Франсисом исследовали какой-то норвежский фьорд, я вдруг осознал, что заметно хромаю.
Но у команды изучавших меня в Англии врачей все еще не было ни малейшего представления о том, откуда взялась эта хромота (хотя, повторюсь, был прекрасный список того, откуда она точно не взялась). Невозможность поставить диагноз подтолкнула их к другому временному решению, казавшемуся на тот момент удачным: они дали букету моих симптомов достаточно впечатляющее название. Теперь я официально страдал от спастического парапареза, то есть онемения мускулов в ноге, провоцирующего частичный паралич.
Это заставило меня снова вспомнить Фостера и его прихвостней. Я отчетливо помню, как он и еще несколько учеников – малая, но очень разговорчивая часть школы – описывали сам факт моего существования словосочетанием «больной педик». В то время я отметал их оскорбления как ребяческие насмешки. Какова была вероятность, что обе части этого утверждения со временем окажутся правдой?.. «Да вы издеваетесь!»
Мы уже достигли той стадии, когда Франсис на совместных прогулках все более настойчиво предлагал мне взять его за руку, как будто я нуждался в опоре. Видимо, это было подсознательное стремление поддержать, присущее всем в парах, которые всю жизнь вместе. Я часто видел маленьких древних старушек, цеплявшихся за руки мужей так же, как я – за Франсиса. Мама и папа тоже так ходили.
Вот только им на тот момент было по девяносто лет. Мне – едва за пятьдесят. За исключением хромоты, я выглядел обескураживающе здоровым и подтянутым. Постепенно – и этому способствовали во многом заботливые или сострадательные взгляды прохожих – я начал понимать, что нас с Франсисом больше не считают одной из милых стареющих парочек, бредущих к лавочке на аллеях Торки. Окружающие даже не воспринимали нас как пару пожилых геев: Франсис выглядел в их глазах моим персональным помощником и сиделкой. В течение еще нескольких месяцев «переквалифицировался» и я сам – во взрослого с задержкой в развитии. Я впервые был принят в новое племя: стал инвалидом.
Месяца четыре, если не ошибаюсь, я провел в стадии отрицания, прежде чем принять, наконец, для себя новую истину: вероятно, это не просто период. Вероятно, я сейчас не просто экспериментирую с новым стилем жизни, подразумевающим ограниченные возможности, чтобы потом вернуться к привычному, как у всех, темпу передвижения. Вероятно, теперь я инвалид. Собрав все мужество, я пришел к своему лучшему другу – к Франсису, разумеется, – и признался ему в этом. Объявил себя инвалидом. Он ответил, что вообще-то давно это понял, – и я вздохнул с облегчением. Момент был очень важный. Помню, как, готовясь встретить любое невежество или предрассудки в свой адрес, мы подбадривали друг друга словами: «Слава небесам, что проблема только в ногах, да?»
Оказалось, впрочем, что сообщать людям о своих ограниченных возможностях гораздо проще, чем о гомосексуальности: в первом случае они обычно реагируют довольно спокойно. А раз так, решил я, грех жаловаться. Самым ярким примером такого сверхъестественно альтруистичного проявления человечности стал случай на острове Ибица.
Мы с Франсисом переходили оживленную дорогу. Медленно. Я вцепился в его руку, наблюдая за светофором, который явно был рассчитан на юных тусовщиков и сейчас яростно пищал нам вслед в тщетной попытке заставить ускорить шаг. Толпы, ступившие на этот путь вместе с нами, давно исчезли из виду, оставив нас позади – а ведь мы едва добрались до середины дороги. Единственной нашей спутницей была теперь сморщенная пожилая женщина в черной вдовьей одежде, сосредоточенная лишь на одной цели: достичь безопасного берега раньше, чем ее снесет волной машин. Она и вела нас.
