В рассказах о других святых можно встретить похожие мотивы – отчасти, быть может, потому что жизнеописание Радегунды было хорошо известно, и более поздние биографы могли на него опираться. Так, в VII веке майордом франкской Нейстрии Эрхиноальд захотел жениться на англосаксонской рабыне Батильде, которая служила во дворце. Чтобы избежать этого, она спряталась в углу под кучей «грязного тряпья»: «Она надеялась, что сможет избежать брачного ложа мирского и так заслужить супруга небесного»
[53]. Однако позднее ее героическое стремление блюсти целомудрие испарилось, и она вышла замуж за короля Хлодвига II из династии Меровингов. Батильда продолжала активно поддерживать церковь политически и финансово и со временем удалилась в монастырь (неизвестно, было ли это ее добровольным решением), где прожила последние 15 лет своей жизни.
Рассказы об этих святых принадлежат к жанру церковно-житийной литературы. Агиографическая литература, как и многие другие жанры в Средние века, подчинялась строгим канонам: жизнеописание святого или святой должно было соответствовать определенным требованиям. Такие сюжеты были призваны обосновать канонизацию святого или же укрепить читателей в вере и предоставить им пример для подражания. Авторы не ставили перед собой задачу объективно изложить биографию святого. Таким образом, эти рассказы говорят нам не о том, что чувствовала женщина вроде Радегунды или что она делала: они отражают представления автора о том, как вела бы себя святая. Иными словами, мы видим здесь идеал женской святости, в котором целомудрие играло важную, пусть и не всегда ключевую роль.
Точно также целомудрие не было главным в жизни ранних средневековых святых – мужчин. Святой Бенедикт, святой Аманд, святой Бенедикт Анианский, святой Ремигий и святой Бонифаций были известны своим смирением, чудотворной силой, непоколебимой верой и борьбой за права Церкви, но их целомудрие не считалось каким-то важным достижением. Как повествуют тексты высокого Средневековья, святой Бенедикт испытывал искушение в юности, но его твердость духа избавила его от этой проблемы раз и навсегда:
«Тотчас диавол представил перед его умственным взором женщину, которую Бенедикт некогда видел. Ее образ разжег его душу таким огнем, что, побежденный похотью, он почти уже решился покинуть пустыню. Но по Божественной благодати Бенедикт внезапно пришел в себя, тотчас снял одежды и стал кататься в зарослях терновника, который там рос. Когда он вышел, все тело его было изранено, но ранами на коже он исцелил раны в душе. Так Бенедикт победил грех, угасив пламя страстей, и с тех пор в его теле больше не возникало никаких искушений».
[54]
В ранних средневековых текстах целомудрие обсуждалось в основном как способ привлечь (или отпугнуть) людей к монашеской жизни. Покаянные книги, составлявшиеся преимущественно для использования в монастырях, предписывают наложение суровой епитимьи за нарушение обета безбрачия у монахов, но не за сексуальный контакт в супружеской паре: целомудрие не требовалось от всех людей без исключения. Монахи ценили себя выше состоявших в браке мирян именно из-за своего целомудрия – особенно если они были девственниками. В период Высокого Средневековья целомудрие монахов и их личную бедность (а это не то же самое, что бедность монашеского ордена в целом) стали использовать в качестве аргумента в пользу того, что монастыри должны пользоваться определенными привилегиями и могут копить богатства. Монахи были духовно чище мирян, и по крайней мере в теории они были свободны от родственных уз, из-за которых аристократов волновали исключительно мирские заботы.
Поскольку для монахов было важно целомудрие, некоторые исследователи пришли к выводу о том, что они переставали быть мужчинами и по сути становились третьим гендером. Такой взгляд, разумеется, подразумевает, что сексуальная активность была важной частью маскулинности в средневековой культуре. В определенных кругах так и было: дети или просто большое количество сексуальных партнеров могло быть важной мерой маскулинности – но не единственной. Бороться с врагом и одолевать его – даже если этим врагом были желания самого мужчины – было мужским занятием. (Для женщин оно тоже было мужским: принявшую обет безбрачия женщину, которая преодолела свои сексуальные желания, могли назвать «вираго», то есть мужественной женщиной – в хорошем смысле: такая женщина смогла преодолеть свою слабую природу.) Безусловно, тех, кто успешно поборол искушение и больше его не чувствовал, могли больше не считать мужчинами: их могли вообще не считать людьми, поскольку они в определенном смысле освободились от тела, и телесное больше их не волновало. Впрочем, таких случаев было крайне мало.
На протяжении всего Средневековья монахов предостерегали от любых действий, которые могли привести к усилению сексуального желания, и воздерживаться от искушений. Это указывает на то, что для большинства монахов сексуальные желания были ожидаемы. Угрозы целомудрию происходили не только от противоположного пола (монахам в особенности предписывалось как можно меньше видеться с женщинами, хотя монахиням были нужны исповедники) или даже своего пола, но также от разума и воображения самих монахов. Например, византийский настоятель Феодор Студит (прим. 759–826) писал своим монахам:
«Не хватай, не держи в руках срамной уд и не засматривайся на свою наготу, дабы не навлечь на себя Каиново проклятье… Ибо сие есть porneia [блуд] даже без приближения к телу другого… А когда чувствуешь естественную надобность, с достоинством разоблачись и справь нужду, не разглядывая пристально, что из тебя выходит, и не играйся пальцем со своим удом»
[55].
Как сексуальное желание, так и успешная борьба с ним были признаками маскулинности. У монахов не было семей, и они не участвовали в военных действиях, но отсутствие этих традиционных атрибутов маскулинности не значило, что их не считали мужчинами: они олицетворяли иную мужественность. По сравнению с третьим гендером, представленным в различных обществах по всему миру – примером могут послужить бердаши в различных обществах коренных жителей Северной Америки и индийские хиджры – монахи выделялись не так сильно, и ни один средневековый автор не усомнится всерьез в том, что они были мужчинами. Аналогичным образом, хотя некоторые авторы утверждают, что девственниц могли рассматривать как не-женщин, поскольку им не свойственны те черты, которые мизогинисты приписывали женщинам, средневековые люди по-прежнему совершенно не метафорически видели в них женщин.
Целибат у священников
С проведением григорианских реформ в XI веке отношение к безбрачию монахов и священников постепенно начало меняться. До этого периода монахам предписывали целибат, но тем, кто служит в миру, вроде приходских священников, его не навязывали. Однако в XI веке папский престол в рамках более общего движения, призванного отделить церковь от мирской жизни (и в то же время получить на нее влияние), попытался установить для священников более высокие стандарты нравственного поведения – включая условие, что они не имеют права жениться. Возник обширный корпус новых текстов о пагубности брака и о важности целомудрия для спасения: они предназначались в первую очередь для священников, но в конечном счете значительно повлияли и на жизнь мирян.
