«Видит Бог, милая сестра, и более странные вещи случались. Матерь твоя, Ева, потянулась за взглядом своим, а взгляд ее перепрыгнул на яблоко, а с райского яблока на землю, а с земли в ад, где лежит она в заточении больше четырех тысяч лет, она со своим мужем, и обрекла она всех своих потомков прыгать за ней к смерти без конца – и в начале всех этих горестей и у корней их лежал всего один взгляд».
[70]
Однако есть и другие истории, согласно которым Господь отвечает на молитвы праведников, избавляя их от искушения: примером может послужить Кристина Маркьятская. Впрочем, другие тексты предупреждают, что телесной девственности недостаточно: девственницы должны быть смиренны, а не горды, и состояние души столь же важно, что состояние телесное
[71].
Мы утверждаем, что целомудрие было сексуальной идентичностью, что сексуальная активность или ее отсутствие были важной составляющей того, как люди определяли себя и как их определяли другие. Для рассмотрения этой теории крайне важен вопрос об искушении: целомудрие выбирают те, кто редко чувствует сексуальное желание, или те, чье стремление к целомудрию так сильно, что они способны преодолеть искушение? По всей видимости, правильный ответ – и те, и те. Отсутствие сексуального желания может рассматриваться как дар свыше; большинству приходилось добиваться его упорной борьбой. Как указано в Ancrene Wisse, «Святой Бенедикт, святой Антоний и другие – вы прекрасно знаете, что дьявол искушал их, и, преодолев искушение, они показали себя истинными радетелями веры и заслужили сей титул по праву»
[72]. Быть целомудренным значило идентифицировать себя как человека, который достаточно предан духовной жизни, чтобы преодолеть узы плоти. Это намного более глубокий подход к личностной идентичности, нежели просто ритуальная чистота.
Во времена позднего Средневековья физическая девственность стала не так важна, как раньше (хотя и не была отброшена полностью). Даже те, кто когда-то был в браке, могли достичь целомудрия наравне с девственниками. Кларисса Аткинсон и другие исследователи выявили, что в XIII веке произошел сдвиг к тому, чтобы понимать девственность как психологическое и духовное, а не физиологическое состояние. Физическая природа девственности, особенно у женщин, не была забыта, но она стала вторичной по отношению к нравственным качествам. Иными словами, те люди, кто когда-либо вступал в сексуальный контакт, все равно могли считаться добродетельными.
Для многих средневековых людей такая концепция оставалась довольно сомнительной: так, святой Бригитте Шведской и Марджери Кемпе нужно было постоянно подтверждать, что они в самом деле могли достичь спасения. Когда Марджери Кемпе стенала «я не дева, и это ввергает меня в печаль великую», Христос успокоил ее: «Ибо ты дева в душе твоей, я возьму тебя под одну руку на небесах, а мою мать под другую, и так будешь ты кружиться в небесах с иными святыми и девами»
[73]. Быть «девой в душе» – это способ выражения глубокой личностной идентичности, сопоставимой с тем, что в современном мире назвали бы сексуальной ориентацией.
Разумеется, некоторым людям было проще преодолеть свои желания, чем другим, просто потому что их желания было непросто исполнить или потому что средневековое общество не рассматривало эти желания как сексуальные. Женщины, которые выбрали не вступать в брак, а жить в общине вместе с другими женщинами, сексуальная активность которых не была связана с пенетрацией, по-прежнему рассматривались бы как целомудренные или девственницы, и они могли и не рассматривать свою страсть к женщинам как сексуальную. Отчасти это может быть верно и для мужчин в однополых отношениях, но у них половой акт с большей вероятностью был бы связан с той или иной формой пенетрации и, как следствие, признан сексуальным.
И здесь мы сталкиваемся с глубинным различием в восприятии сексуальной активности между современным и средневековым обществом. Судебные разбирательства, связанные с попыткой импичмента Билла Клинтона в 1999 году, породили общественные дискуссии о том, что значит «иметь сексуальные отношения», и оказалось, что в США мнения на этот счет радикальным образом расходятся. Средневековые люди тоже не могли бы полностью сойтись во мнениях по этому вопросу. Пенетрация была для них важным элементом сексуальных отношений, и именно с этим связано то, что общинная жизнь женщин мало кого волновала. Но средневековые авторы все равно расценивали сладострастные прикосновения как угрозу целомудрию даже если сами по себе они его не нарушают.
Эротика в целомудрии
Когда речь заходит о роли любви и любовном языке в отношениях, которые не считаются сексуальными, мнения средневековых и современных людей также расходятся. Носители современной западной культуры, возможно, и готовы принять идею о том, что гетеросексуальные мужчина и женщина могут быть друзьями и при этом их отношения не переходят в сексуальную плоскость и ни одна из сторон к этому не стремится – хотя сюжет о том, как такие отношения со временем перерастают в сексуальные, часто встречается в кино и популярных романах. Но если эти отношения описаны языком любви, мы намного меньше готовы поверить в их целомудренную природу. Многие считают, что гомосексуальность характерна для социального меньшинства, а не в той или иной степени присутствует во всех нас, и из-за этого мы, пожалуй, скорее поверим в целомудренность тесной дружбы между людьми одного пола – но даже в этом случае язык любви для современного читателя привнесет в эту дружбу нотку эротики.
Кто сегодня напишет:
«Сладость твоей любви щедро освежает и унимает жар пылающего в моей груди пламени ежечасно, ежеминутно; и красота твоего лика, к созерцанию которого я беспрестанно возвращаюсь любящей мыслью, наполняет все потаенные уголки моей памяти страстью и невыразимым счастьем»,
– и будет ждать, что это воспримут совершенно невинно?
[74] Эти слова написал Алкуин императору Карлу Великому в конце VIII века. Я убрала эпитет «святая», который Алкуин использует для описания их любви; за исключением этого слова разве что только высокий слог указывает на то, что этот отрывок не был позаимствован из современного любовного послания. Очевидно, что Алкуин и Карл Великий не поддерживали и не хотели поддерживать сексуальные отношения: просто в то время такой язык использовали для выражения дружбы, восхищения и уважения, и он считался вполне целомудренным. Как на востоке, в Византии, так и на западе язык, который для современного восприятия выражает сексуальное желание, использовался в религиозных целях для выражения любви к Богу. Салли Вон и Кристина Христофорату писали о «выражении сексуальности мужчинами-клириками и благочестивыми женщинами», включая «воображаемые сексуальные отношения, дружбу и теоретические измышления», как о «сексе без секса»
[75].
