Конкубина также может быть рабыней, статус которой ниже, чем у жены, но тем не менее она связана с хозяином в сущности перманентными отношениями. Согласно мусульманским законам, рабыня, которая родила хозяину ребенка, должна быть освобождена. Даже несвободная женщина в такой ситуации могла наслаждаться довольно высоким статусом. В основном женатые мужчины, которые держали в домах конкубин, были либо мусульманами, либо евреями в регионах, подконтрольных мусульманам. Однако долгосрочные отношения с рабынями встречались и у христиан. У торговца Франческо Датини из Прато родился от рабыни сын, пока он жил в другой стране как представитель своего торгового дома. Когда Датини вернулся в Прато, он послал за мальчиком, и его жена вырастила его; рабыню же выдали замуж за кого-то другого. Разумеется, никогда нельзя понять, какие отношения могли связывать такого торговца с рабыней; их неравенство подразумевает, что они не могли быть в полной мере добровольными.
Конкубина также могла быть свободной женщиной, которая вступила в сексуальные отношения с женатым мужчиной: в более поздние эпохи ее бы назвали любовницей. Иногда это были долгие отношения, в которых женщина рожала несколько детей. Пожалуй, наиболее известен случай Екатерины Суинфорд, которая в конечном счете стала третьей женой Джона Гонта, влиятельного сына Эдуарда III, дяди Ричарда II и отца Генриха IV. В их отношениях еще при жизни его второй жены родилось четверо детей, которые впоследствии были признаны патентной грамотой Ричарда II (согласно английскому общему праву, в отличие от церковного права, дети не признаются законнорожденными автоматически после брака родителей, так что было необходимо признать их, чтобы они могли наследовать землю). В патентных грамотах не упоминалось право на престолонаследование, а Генрих IV, подтвердив грамоты, тем не менее однозначно запретил им претендовать на корону; однако праправнук Екатерины Суинфорд, который утверждал, что через нее он связан родством с Эдуардом III, успешно вступил на престол в 1485 году как Генрих VII, основав династию Тюдоров.
Подобные случаи конкубината между мужчиной более высокого социального статуса и женщиной более низкого можно найти во многих позднесредневековых городах, где женщина могла вступить в отношения с мужчиной, который стоит на социальной лестнице слишком высоко, чтобы на ней жениться, но который готов жить с ней, пока не женится на другой, и обеспечивать ее средствами к существованию впоследствии: тогда она сможет вернуться на брачный рынок с хорошим приданым. Кэрол Ланзинг описывает заслушанное в 1285 году в Болонье дело, в котором Дивиция обвиняла некого Занноса в изнасиловании после обещания жениться; он сказал, что он обещал содержать ее как amica (как подругу или конкубину), пока у них не родятся дети. «Когда у меня будут от тебя дети, у меня будут веские основания просить у моего отца разрешения взять тебя в жены без приданого, и тогда я на тебе женюсь». Им нужно было не определить, состояли ли они в браке, а понять, виновен ли он в изнасиловании. Возможно, женщину без средств к существованию, какой была Дивиция, не воспринимали бы в таком деле всерьез в любом случае, но, по-видимому, считалось достаточно вероятным, что мужчина мог просить у отца разрешение жениться на конкубине, чтобы Заннос выиграл дело. Ланзинг предполагает, что заключение брака после рождения детей было распространенной в деревнях практикой
[151].
Конкубина также могла быть женщиной, которая сожительствует – по сути исполняя роль жены – с мужчиной, который по каким-либо причинам не может на ней жениться. Поскольку в средневековом христианстве не было разводов в том виде, в котором они существуют сейчас (как обсуждалось выше, то, что они иногда называли разводом, мы бы назвали аннулированием, и для этого требовались доказательства тому, что брак изначально был недействителен), многие неофициально расходились с супругами, с которыми они были несчастны. Такие люди не могли вступить в брак повторно. Женщину, которая ушла от мужа и живет с другим мужчиной, назвали бы прелюбодейкой, если бы об этом узнали; однако незамужнюю женщину, которая живет с мужчиной, бросившим жену, скорее всего, назвали бы конкубиной.
Наибольшим нападкам в Средние века подвергались «конкубины священников». Во многих случаях они были де-факто их женами, и «сожительница священника», пожалуй, более точно описывает их статус для современного читателя, для которого средневековое «конкубина» имеет преимущественно сексуальные коннотации. Ранее священникам было запрещено вступать в брак, но если мужчина женился до рукоположения в священники, его брак считался действительным. Начиная с XII века, после установления целибата для священников, многие авторы выступили против их жен, обвиняя их в осквернении церкви и совращении священников. Проповедники нападали на них и за жадность, обвиняя их в расхищении церковного имущества. В одной популярной exempla, рассказанной Джоном Бромьярдом, английским составителем сборников exempla XIV века, священник говорит своей конкубине, что он должен ее бросить, поскольку она разорила его настолько, что у него не осталось ничего, кроме рясы. Она рыдает, и он думает, что это из-за того, что он ее бросает, но на самом деле это из-за того, что она не забрала у него рясу тоже. Бромьярд рассказывает и другую историю, где священник решает оставить церковь, а не бросить конкубину; однако она сама немедленно бросает его, поскольку больше не может выжимать из него деньги
[152].
Хотя о жадности конкубин говорили много, их похотливость была не менее важна. Бромьярд поместил десять из четырнадцати историй о вечных муках сексуальных партнерш священников в свою главу о блуде, а не алчности. Принявшие обет безбрачия мужчины относились к конкубинам как к охотницам за деньгами (несмотря на то что у большей части приходских священников было нечего проматывать, так что едва ли они были привлекательной мишенью для таких женщин) и как к шлюхам, а не как к неофициальным женам, и тем самым они перекладывали на женщин ответственность не только за их сексуальные желания, но и за любые желания вести нормальное хозяйство и семейную жизнь.
Можно было бы подумать, что основная вина лежит на самом священнике как в единовременных, так и в долгосрочных отношениях, поскольку именно он нарушал обет безбрачия, однако для средневековых авторов ответственность за это лежала на женщинах. В одном английском тексте XV века, предназначенном для священников, указано: «Если любой [священник] совершит грех блуда или прелюбодеяния с женщиной по случайности или из-за действий женщины, а не по своему желанию, то на него накладывается намного меньшая епитимья»
[153].
