В животе все сжимается, пока я не чувствую на языке привкус желчи.
– Он ни в коем случае не должен был так с тобой поступать, – говорю я сквозь гнев, сражающийся с дурманом.
– Я подвел вас, миледи. Он справедливо заточил меня здесь.
– Прекращай с этой чушью – «миледи»! И не смей думать, что его поступок оправдан. Это не так. – Вовсе нет.
Я непроизвольно снова смотрю на пол, на ленту, которую еще сжимаю в кулаке.
Дигби тоже опускает взгляд, но ничего не говорит. Возможно, он чувствует, что я едва держусь за погубленные обломки, которые свисают по моей спине. Впервые в жизни я благодарна за его немногословность.
И все же, хотя Дигби и не поднимает эту тему, я вижу, как он сжимает руку в кулак, не двигая мизинцем. Рука от ногтя до второго сустава вся в пятнах, словно он окунул ее в чернильницу. Вероятно, обморозил, когда ехал в Пятое королевство, чтобы помочь меня спасти.
Какие еще части тела Дигби лишились жизненной силы? Что безвозвратно пострадало из-за меня и Мидаса?
Я закрываю глаза и прислоняю голову к стене, прижавшись больной щекой к холодному камню.
– Сэйл погиб, – шепчу я и даже сейчас чувствую, как сжимается сердце, когда произношу эти слова вслух.
– Он был хорошим солдатом.
– Он был хорошим человеком, – отвечаю я. – Он погиб, защищая меня, а теперь ты…
– Не волнуйтесь за меня, – отвечает Дигби. – Я хочу, чтобы вы переживали о себе. Хочу, чтобы вы были в безопасности, даже когда я не могу вас защищать.
Глаза наполняются слезами, а нижняя губа дрожит. Сердце не просто бьется – оно бьется чаще.
– Прости меня, Диг, – тихо говорю я, чувствуя, как сжимается горло. Когда я открываю глаза, он еще смотрит на меня, и на его лице нет ни вины, ни ненависти. – Я приложу все силы, чтобы вызволить тебя отсюда. Заключу сделку с Мидасом, чтобы он тебя отпустил.
Но Дигби качает головой.
– Леди Аурен, я ваш стражник. Мое место рядом с вами, – заявляет он, словно это и так очевидно.
Мое сердце пронзает что-то очень острое. Кто бы знал, что верность может так сильно ранить?
– Сейчас не время упрямиться.
– Я и не упрямлюсь. – Он немного поворачивает голову, чтобы посмотреть в потолок. Наверное ему, как и мне, непросто смотреть на изодранные останки, лежащие на полу. – Как только меня назначили вашим стражником, я нашел свое предназначение, миледи. Остальные засранцы были недостойны вас защищать.
Я выдавливаю из себя улыбку.
– Ты и правда был единственным в Хайбелле, кому я могла доверять, – признаюсь я Дигби. – Даже когда была всего лишь сопливой девчонкой, которая ныла, что ей скучно, или часами играла на арфе, ты всегда был рядом. Ты был мне другом.
Дигби снова с трудом глотает, будто переваривая мои откровенные слова.
– Вы ужасно играли. Приходилось втыкать себе в уши кусочки платка.
От печального смеха слезы на щеках высыхают.
– Помню.
На мгновение мы замолкаем, но мне так много хочется ему сказать, столько раскрыть в этом откровенном разговоре. Но не знаю, представится ли еще подобный шанс, потому прочищаю горло и говорю:
– Ты был мне как отец, – признаюсь я еле слышно, опустив взгляд и накручивая ленту на палец. – Знаю, что порой сводила тебя с ума, но с тобой я всегда чувствовала себя в безопасности. И ни разу не поблагодарила тебя в должной мере.
Из горла Дигби вырывается что-то вроде судорожного вздоха.
– Мне всегда было приятно вам служить, миледи. – Потом тихим грубым голосом добавляет: – Любой отец был бы чертовски счастлив иметь такую дочь.
В воздухе между нами повисает дымка печали. Каждый мой вдох напитывает душу моросящей грустью.
Спустя время отпускаю ленту, и та падает на пол.
– Взгляни на нас, Дигби, – говорю я, силясь ему улыбнуться, но вместо этого на лице появляется гримаса. – Держу пари, ты жалеешь, что не сыграл со мной в ту пьяную игру.
У него вырывается хриплый смешок.
– Да, миледи, – вздохнув, отвечает он. – Да.
Я закрываю глаза, кожа покрывается мурашками.
Если удастся немного отдохнуть, тогда, надеюсь, восстановлю немного сил и смогу дать отпор, когда наступит рассвет. Мне просто нужно солнце. Как только оно взойдет, чтобы вытащить отсюда Дигби, я позолочу каждого вставшего у меня на пути стражника, если потребуется.
Слейд будет волноваться. Я должна была встретиться с ним в библиотеке, потому он поймет: что-то случилось. Мне просто нужно отдохнуть, выждать время и молиться о том, чтобы наступил день.
Проходит несколько тихих минут, и тело тяжелеет и утягивает меня туда, где нет боли. Я покачиваюсь, как лодка без якоря, потерявшись в неглубоком море.
И все же меня снова прибивает к скалистому берегу, я вздрагиваю, когда в коридоре раздаются лязгающие звуки.
Дверь неожиданно открывается, отчего я резко выпрямляюсь, а спину снова простреливает боль.
Я даже не успеваю опомниться, как в комнату врывается четыре стражника и хватают меня. Двое поднимают меня за руки, другой сжимает ноги, когда я пытаюсь ударить, а последний – Скофилд – подходит и загораживает мне своим телом Дигби.
Слышу, как бранится Дигби, потом раздаются звуки потасовки, но когда Скофилд поднимает знакомые белые лепестки, испещренные кроваво-красными каплями, я с ужасом округляю глаза.
– Нет! – Охваченная паникой и безумием, я пытаюсь отбиться от стражников, но когда один из них касается моей спины, кричу в агонии, раны кровоточат.
– Не слишком много? – спрашивает один стражник.
– Приказ царя Мидаса, – отвечает Скофилд, и в его глазах на миг мелькает вина, хотя это никоим образом не умаляет ненависть, которую я к нему испытываю. – Замрите, миледи, – умоляет он, словно желая, чтобы я облегчила ему задачу.
– Да пошел ты! – Я тяжело дышу, перед глазами расплываются черные круги, от которых я скоро впаду в бессознательное состояние.
– Не трогайте ее! – кричит Дигби, а потом громко шипит.
Из моего горла вырывается рык, когда Скофилд отодвигается, и я вижу рыжего Лоу, который удерживает Дигби.
– Откройте рот, миледи.
Я отрываю взгляд от Дигби, когда Скофилд подносит лепестки к моему рту, но быстро и с силой кусаю его до крови зубами такими же свирепыми, как у тимбервинга.
Скофилд чертыхается и отдергивает руку, со злостью смотря на меня. Другой рукой сжимает мне щеки и с силой давит на челюсть, заставляя разжать губы. Я даже не успеваю накинуться на него с проклятиями, как он засовывает мне в рот три лепестка, зажимает подбородок, а потом закрывает обеими руками рот и нос.
