Я слушаю Мидаса, но его слова отдаются эхом в полой пещере моих опустошающих эмоций. Я потрясена и слишком оцепенела от шока, чтобы хоть как-то отреагировать.
– Но после стольких лет мне стало скучно. Да и извечная рыбная вонь вызывала тошноту, – признается он и слегка кривит губы, показывая свое отвращение. – Я хотел большего – больше власти, больше богатства, большей возможностей и больше приличных территорий.
Все эти годы, все это время… я ему доверяла. Рассказывала про Дерфорт, о том, чем меня заставляли заниматься. Он делал вид, что не знает. Притворялся заботливым, а сам тем временем был соперником моего хозяина. Подтолкнул меня к побегу.
Я буквально приросла к полу. Невозможно увернуться от правды, которую он выплескивает, злорадствуя.
– В каком-то смысле твой побег стал оскорблением, в котором я нуждался. Я решил последовать за тобой, чтобы притащить обратно в Дерфорт, утереть Закиру нос и показать пример остальным, кто подумывал сбежать.
Я смотрю на него, но не узнаю стоящего передо мной человека. Мидас словно снял личину и обнажил болезнь, отравляющую его тело порочностью, которую я почему-то упустила из виду.
– На время ты исчезла, потому потребовались некоторые усилия, чтобы выйти на твой след. Но однажды я подслушал занятный разговор между другими бродягами, попавшимися в пути. Они обсуждали нападение, когда обнаружили в крошечной деревушке Карнит королевские деньги… и девушку, которая сияла в песках пустыни, как слиток золота.
У меня перехватывает дыхание, как будто в горле застряла веревка.
– Ты отправился за мной в Карнит?
– Безусловно. Боги тоже мне улыбнулись, потому что именно тогда и проявилась твоя сила. Тогда и стало ясно, что ты не просто раскрашенная девчонка, идеально подходящая для промысла торговца плоти. Ты была настоящим сокровищем.
Глаза наполняются слезами от его словесных толчков, которые пронзают меня насквозь и опустошают. Все было ложью. С самого начала.
Мидас играл роль хозяина преступного мира, потом спасителя, а затем царя. Я отдала ему свое тело, когда он ради прибыли пользовался телами других людей. При одной только мысли о том, сколько раз он прикасался ко мне, сколько раз я прикасалась к нему, становится дурно.
– Я отличный организатор, Аурен, – говорит Мидас, смотря, как я тону в тенях, дергаю себя за волосы. – Именно ты позволила мне добиться успеха и получить еще больше от этой жизни. Все было предопределено великими Богами.
Он ставит винный бокал, а я вращаюсь вместе с вращающимся вокруг меня миром.
– Когда ты оказалась в той глухой деревушке после побега из Карнита, я наконец-то тебя поймал, – беспечно продолжает он. – Я привел с собой людей, приказал им разделиться, чтобы некоторые выдали себя за бандитов. Половина из нас нападала, а другая защищала жителей деревни. После я заставил их убить друг друга, спровоцировав драку из-за добычи, – пожав плечами, добавляет Мидас. – Я не мог допустить, чтобы кто-нибудь из них заговорил о твоей магии или узнал во мне Бардена Иста из Дерфорта, ведь я намеревался избавиться от этого имени. Особенно, узнав, что принцесса Малина претендует на трон, но ей недостает магии, чтобы его удержать. Шестое королевство погрязло в долгах и нуждалось в правителе, потому это я ему и предложил. Я всегда неровно дышал к цифре шесть, – с извращенной надменностью говорит он.
Голова кружится как перед обмороком, но я падаю в кресло и делаю тяжелый вдох.
– На самом деле ты и не спасал меня, – вслух произношу я, но это всего лишь подтверждение для самой себя, трещина, разрушающая основу моей жизни, превращающая мое прошлое во что-то неузнаваемое.
Мидас кажется довольным собой, и, возможно, это беспокоит меня сильнее всего. Самодовольное выражение его лица. Словно он ждал десять лет, чтобы пихнуть меня лицом в эту правду.
Я доверилась ему, когда он меня спас. Это сформировало опору для моих нетвердых шагов. Я видела в нем своего рода спасителя. Но даже тогда Мидас все инсценировал. Он манипулировал мной с самого начала, еще до нашей первой встречи.
Он заставил меня доверять ему, любить его. Заставил считать его моим героем, тогда как все это время был моим злодеем.
Он подходит ближе, возвышаясь надо мной и смакуя этот миг, словно хочет напитаться им и выжать меня без остатка.
– Мне принадлежала половина порта и невероятно прибыльное дело. Но поняв, что под этой золотой кожей таится магия, сразу же осознал, что могу завладеть целым королевством. – Глаза Мидаса блестят от алчности, которая его поглощает. – А теперь… мне принадлежит не какая-то жалкая половина города – мне принадлежит половина Ореи.
Желудок сжимает омерзительная, крепкая хватка.
– Еще нет.
Его глаза вспыхивают.
– В конце вечера ты больше не будешь так говорить.
Понятия не имею, что Мидас имеет в виду, но спросить не получается. Мидас наклоняется и смотрит мне прямо в лицо, бесстрастно оценивая.
– Знаешь, мы могли бы продолжать в том же духе, ты могла обрести некое подобие свободы, но сама все испортила.
Мидас говорит бескомпромиссным тоном, полным украденным им влиянием. И полным какой-то жестокости.
– Аурен, отныне я не буду запирать тебе в клетке. Я запру тебя в твоем собственном разуме. Подсажу тебя на росу и буду вечно черпать твою магию, пока ты не умрешь, но даже тогда я вырву каждый золотой волос с твоей головы и соскребу с кожи золото, потому что ты моя и только я могу тобой пользоваться. – Он выдыхает мне в лицо, и я чувствую сильный запах вина, удивляясь, как вообще могла верить, что этот гнусный человек меня любит.
Словно мало ужаса он натворил и наговорил. Мидас выпрямляется и засовывает руку в карман. Когда снова вытаскивает, на его ладони лежит тусклая золотая полоска.
Тело застывает. На глаза наворачиваются слезы, когда я смотрю на свою искромсанную ленту, на бисеринки золотой крови, запекшейся на одном конце, как остывшие капли свечного воска с изломанного фитиля.
Вместо вдоха вырывается всхлип, пока я смотрю на ленту, на ту часть меня, которая теперь лежит уничтоженной в руке Мидаса. Глаза щиплет от жара, просачивающегося в мою спину, и ее пронзает резкая боль, словно каждый обрубленный корень снова может прочувствовать муку нашей разлуки.
Я безучастно смотрю, как Мидас обматывает лентой мои запястья, словно я добыча, угодившая в его силки, и не могу оказать сопротивление, потому что это… я. Он опутал меня не какой-то бессмысленной нитью. Это величайшая игра разума и извращенное толкование контроля.
Мидас завязывает ленту толстым узлом, шелковая полоска до боли впивается в кожу, как кара за то, что вообще их потеряла. За то, что была недостаточно сильной и не сумела остаться цельной во власти этого мужчины, который искромсал меня, опустошил, украл все частички моей души.
Много ли еще он у меня отнимет?
