Но Слейд не сводит с меня глаз.
– Воспользуйся лентами, – убеждает он, и из моего горла вырывается сдавленный всхлип.
– Я не могу.
Мидас притягивает меня еще ближе, с такой силой схватив за талию, что я задыхаюсь – особенно когда он насмехается:
– О, она тебе не сказала? Она потеряла эту привилегию.
Мидас кивает, и Слейд опускает взгляд на мою левую руку, вокруг которой еще повязана лента.
Лицо Слейда искажается в гримасе ужасной муки, и он снова смотрит мне в лицо.
– Аурен…
Щеки, будто огнем, обжигают слезы, а грудь раздувает от гулкого крика ярости, которая назревает как буря.
– Она беспомощна и полностью в моей власти, а если ты применишь силу, умрет от моей руки.
Мой гнев поднимает голову из-за клубящихся облаков, слово «беспомощна» отдается в них эхом, бренча напряженным буйством.
– Десять секунд, Ревингер, – резко выкрикивает у моего уха Мидас, но я его не слышу. Не слышу, что отвечает Слейд, и не замечаю отчаянного замешательства на его лице, когда закрываю глаза.
Потому что слышу только гром.
Разъяренный, пернатый зверь с острым клювом готовится к шторму, а я готова наблюдать за его буйством. Она расправляет крылья, сверкнув зубами, глаза ее такие же золотые, как у меня. Пронзительный крик, треснувший как молния, раскалывает не море. Он раскалывает меня.
Раскаленная угроза раскрывается во мне, как трещина в земле, и, возможно, Мидас тоже ее чувствует, потому что слегка оступается.
Я открываю рот, сделав вдох, и этот гнев похож на глоток свежего воздуха, которого я себе никогда не позволяла.
Но теперь я вдыхаю его полной грудью, и, оказывается, мне нравится этот привкус.
Я распахиваю глаза, тело раскрывается, в ушах стоит рев терзаемых штормом волн. Я смотрю на свои руки, на огонь, горящий под кожей, и чувствую только нереализованную, неукротимую, дикую силу.
Ночь смогла украсть солнце, а Мидас украл мои ленты, но я не беспомощна.
Я тотчас взываю к магии, которой управляют не солнце и другие, а управляю я.
Потому что каждый позолоченный дюйм, каждый металлический блеск выковала я.
Время замерло, и, наполнив грудь еще одним вдохом, я обмякаю в руках Мидаса, позабыв о клинке. Открываю рот и поднимаю руки, взывая к золоту, которое создала я.
И оно откликается.
Чувствуя огонь в глазах и яростный трепет крыльев в груди, я учиняю золотую расправу.
Пол плавится, стены кровоточат: каждый кубок, ткань, инструмент, стул становятся вязкими и податливыми, расплавленными чистой яростью, которая бушует в моих венах.
Стражники Хайбелла кричат, когда внезапно их доспехи растворяются, и одним взмахом запястья я заставляю их проглотить расплавленный металл. Он выливается им в рот, заглушая крики. Убегающие стражники увязают в полу, который удерживает их, не желая отпускать.
Даже позолоченный клинок, приставленный к моему горлу, тает в одночасье, и Мидас, вскрикнув от удивления, отшатывается.
Я поворачиваюсь, еще раз взмахнув запястьем, и золото за спиной Мидаса начинает отслаиваться от стен, как густая краска. Липкие завитки вмиг вытягиваются и хватают его, оторвав от меня. Тело Мидаса прилипает к медленно закипающей стене, а портьеры стекают позолоченными каплями и обвиваются вокруг его тела, пригвождая к месту.
– Аурен! – кричит он, но я не слышу его голоса. Создание в груди выступает в полную силу и не отвечает ему.
Я оборачиваюсь на топот облаченных в доспехи мужчин. С коварной улыбкой безжалостно обращаю их, потому что ко мне никогда не проявляли милосердия.
Я поочередно пользуюсь всем, что попадается под руку, и золото льется, направляемое моим приказом.
С люстры сочатся острые иглы позолоченного дождя и насквозь пронзают одного стражника. Канделябры на стене тают, как свечной воск, и капают на голову другого. Еще троих поглощает земля, и они замирают кричащими статуями, наполовину замурованные полом.
Я вижу юбки убегающей королевы Кайлы, брошенную позолоченную корону, ожерелье и шаль. Создание во мне от раздражения напрягается, но я поворачиваюсь к остальным солдатам Хайбелла и Рэнхолда и с удовольствием их убиваю.
В венах стучит кровь, задавая требовательный ритм моему бешено колотящемуся сердцу.
Потому что этого мало. Этого выплеска мести, этой высвобожденной силы мало.
В ушах стоит оглушительный разъяренный визг, с каждым взмахом крыла я будто взлетаю все выше и выше. Моя моральная сила порхает на ветру бушующей ярости.
Я убиваю всех стражников в зале, не останавливаюсь, пока их крики и убегающие тела не оказываются в липкой хватке моего золота, которое сокрушает их и поглощает.
Бальный зал превратилась самое настоящее море багрово-золотых волн, готовых затопить весь мир.
– А-Аурен…
Мы со зверем поворачиваемся и сверкающими глазами смотрим на Мидаса, прижатого к стене. Его тело наполовину пристало к ней, и мои губы растягиваются в злобной улыбке, которая вовсе мне не присуща.
Когда он приставил к моему горлу клинок, я поняла, что хочу не просто убежать от него. Я хочу его уничтожить.
Мидас смотрит на меня безумными глазами, пока золотые пальцы прижимают его к стене, держа в подвешенном состоянии. Вот он уж точно окончательно и бесповоротно беспомощен.
– Аурен, отпусти меня, – взмаливается он тонким голосом, пытаясь вырваться. – Ты же этого не хочешь.
Я чувствую, как наклоняется моя голова, чувствую, как смотрит на него во все глаза мой зверь.
– О, но я хочу.
Мой голос опаляет его и заставляет дергаться от выжженного клейма.
– Аурен. Драгоценная…
Мне обжигает горло жестокий, свирепый смешок.
– Я не твоя Драгоценная.
Я стою напротив мужчины, который на протяжении целых десяти лет использовал меня, лгал, манипулировал, угрожал и дурно обращался. Я смотрю на него, и ненависть смотрит вместе со мной.
Мидас вздрагивает, когда я поднимаю руку и кладу ладонь ему на щеку, задевая ее отрубленной лентой. Я наклоняюсь близко-близко, чтобы голосом обжечь его лицо. Он смотрит мне в глаза и видит опаляющую мой взгляд ярость.
– Нельзя отрезать у своей марионетки веревки и ждать, что она будет плясать под твою дудку.
Мидас уклоняется, и от его лица отливает кровь.
Я провожу ладонью вверх, а потом касаюсь пальцем еще покоящейся на его голове короны.
Может, он и носит корону, но золотой ее сделала я.
При одной мысли об этом я завиваю острые концы на каждом зубце. Золотая корона склоняется передо мной, показывая, кто на самом деле у власти. Мидас дергается, когда корона сжимает его голову, будто когтями, впиваясь с такой силой, что на лбу у него выступают капельки крови.
