Его прорывает сквозь это заполнившее комнату молчание.
– Я сделал это ради твоей безопасности! – Мидас делает шаг ко мне, взмахнув рукой в воздухе так, словно хочет поставить мою взбунтовавшуюся натуру на колени. – Я выпустил тебя из клетки, – говорит он, словно я должна испытывать благодарность за такую щедрость.
– Нет, это я себя выпустила.
Увидев выражение моего лица, Мидас останавливается, и на миг я понимаю, что он вспомнил, как накинулись мои ленты на железную дверь, сорвав ее с петель, и бросили в него. Как он рухнул на пол под их весом.
– Я говорил о своем нежелании, чтобы ты покидала эту комнату. – Мидас тянет за тунику и глубоко вздыхает, словно его непреклонность раз и навсегда решила этот вопрос.
Но нет.
– А я говорила, что не стану сидеть взаперти. Я обещала ходить в сопровождении стражников и соблюдать осторожность. Отныне я не зверушка, которую ты можешь держать в клетке.
Взгляд Мидаса мрачнеет.
– Тебе запрещено бродить по замку при свете дня, и точка.
Угли моего гнева начинают теплиться, загораются и пылают.
– Никакая это не точка!
Он проводит по мне беглым оценивающим взглядом, заметив мои сжатые кулаки и сцепленные руки.
– Ты стала другой после возвращения.
С каменным лицом я отвечаю:
– А ты стал другим с той поры, как надел корону.
Ему не нравится такой ответ.
Я качаю головой.
– Что с тобой сталось, Мидас? – Не хотела произносить это вслух, но этим вопросом я задаюсь уже давно. Он всегда был таким? Или, как лягушка, брошенная в теплую воду, я просто не замечала постепенного накала его алчности, пока она чуть меня не сварила?
Он грозно сводит брови.
– Я возмужал, Аурен. Понял, чего хочу, и просто это забрал.
– Ты стал алчным.
Он резво подходит ко мне, пока его грозная буря не завладевает моим воздухом и не угрожает погасить все светлое и теплое.
– Алчность относительна. Я увидел возможность улучшить себе жизнь. И тебе.
– Ты всех обманул.
Мидас насмешливо хмыкает.
– Хватит причитать, Аурен. Довольно этого бунта. Он тебе не к лицу.
– Нет, проблема в том, что он не к лицу тебе.
Вот в чем заключается истинная правда. Я питомец, которого должно держать в клетке, и марионетка, а если скажу или сделаю что-нибудь по своему уму – то, что ему не по душе или он не может контролировать, – тогда Мидас хочет раздавить это, как насекомое каблуком.
– Хватит! – негодует он, и я вздрагиваю. – Ты ведешь себя как капризный ребенок.
Услышав оскорбление, я отшатываюсь.
– Капризный ребенок? Проклятие, да ты шутишь?
– Попридержи язык, – рычит он, направив палец на мое лицо.
Я замираю.
– Я буду говорить то, что захочу, и покину эту чертову комнату, когда пожелаю. И тебе меня не остановить.
Тебе меня не остановить.
Не остановить.
Нет.
Слова бьются между нами, забиваются ему в уши и гудят у меня на языке, потому что вот она – жестокая правда, которую он не хотел, чтобы я знала: эта сила исходит не только от магии. Она берется из мужества. И у меня есть и то и другое.
Под его взглядом хочется отвернуться, но мне удается не дрогнуть.
– Осторожнее, Аурен. Будь очень-очень осторожна.
Каждое его слово – предупреждающий удар.
Мне становится трудно дышать. Этот темный извитой гнев в груди корчится и тычется перьями и клювом, как какое-то неизвестное животное. Я пытаюсь придумать разумный план, буду затяжную игру и испарюсь прямо у него из-под носа, но больше он не будет держать меня в плену. Моя душа такого не выдержит.
Силой обладаю я.
Я.
Мне все равно, как давно он пытался хитростью заставить меня думать иначе.
– Или что? – бросаю я вызов голосом резким, как удар хлыста.
Мидас хочет мне угрожать, а существо, пробудившееся во мне, хочет сразить его за это.
Не знаю, что видит Мидас в моем лице, но он щурит глаза.
– Хм, вижу, наша разлука нанесла тебе больше порчи, чем я подумал вначале.
У меня вырывается мрачный смешок.
– Думаешь, я испорчена, потому что отказываюсь сидеть под замком, как душевнобольная в лечебнице?
– Знаешь, я привел планы в действие, и скоро прибудет Третье королевство, так что я не могу допустить, чтобы ты вела себя вызывающе. Многое на кону, и ты должна играть свою роль. А именно – золотить все, что я прикажу, и сидеть там, где я велю тебе быть. Ты пережила трагические события, и мне очень жаль, но я тебе не враг. Я – твой защитник и твой царь.
Мой тюремщик и предатель.
– Я позолочу все, что ты скажешь, – говорю я ему, – если ты больше не посадишь меня под замок.
Этот появившийся ультиматум, словно звезда, упавшая с неба и взорвавшаяся на земле. В камине горит слабое пламя, мягкое оранжевое свечение соперничает с нависающими над нами тенями.
Мидас долго на меня смотрит. В комнате только мы вдвоем, глядящие друг на друга, будто незнакомцы. Я ни разу ему не отказывала и всегда подчинялась его воле. А вот мерзавец сказать о себе такого же не может.
Наконец он вздыхает и качает головой.
– Ох, Аурен. – Мидас кладет руки себе на бедра, словно стараясь сдержаться. И все же на его лице виднеется высокомерие, и я спрашиваю себя: смотрел бы он на меня так же, если бы мы еще были при дневном свете. – Я не хотел этого делать, но ты не оставила мне выбора.
Он запускает руку в карман, а после протягивает ладонь, на которой лежит небольшой золотой кусок грязного металла.
Нахмурившись, я смотрю на гвардейский значок, внимательно рассматриваю герб в виде колокола.
– Почему ты мне это показываешь?
– Не узнаешь?
Я настороженно смотрю на него.
– Это значок, который носят все стражники Хайбелла.
Мидас берет его и прокатывает между указательным и большим пальцами, как бог, держащий мир в своих грозных руках.
– Ты вроде говорила, что твой стражник погиб от рук Красных бандитов.
Я лихорадочно думаю.
Застываю.
Неудержимо лечу со скалы.
На мгновение вижу перед собой красный цвет на снегу и милые голубые глаза. А слышу лишь: все хорошо, все хорошо, все хорошо.
Его имя вырывается у меня, как кинжал, вытащенный из груди.
