Я сконфуженно пячусь назад.
– Симпатичная комната.
Мист так резко поворачивает голову, что я удивлена, как она не сломала себе шею.
– А ты как тут оказалась?
– Если честно, понятия не имею, – бурчу я, прислонившись к двери. Не хочу подходить ближе. У Мист есть когти, а я не доверяю этому пернатому существу, что прочно обосновалось у меня в груди.
Мист переводит недовольный взгляд на Риссу.
– Это ты ее привела?
Рисса изящно попивает чай, словно ее совсем не волнует натянутая обстановка.
– Ты сама просила, чтобы каждый день тебе кто-нибудь составлял компанию. А теперь к тебе пришли сразу два человека.
Мист тычет в мою сторону пальцем.
– Эту вообще нельзя считать человеком.
От такого оскорбления меня берет оторопь, а гнев вспыхивает, но Рисса вмешивается, прежде чем я успеваю ответить.
– Безусловно, Мист, твое положение воспитанности тебе не прибавило.
– А к чему мне быть воспитанной в ее присутствии? С нее и так пылинки сдувают.
Рисса смотрит на нее холодными голубыми глазами.
– Да, а теперь пылинки сдувают с тебя. У тебя есть отдельные покои, слуги в твоем полном распоряжении, девять месяцев перерыва от тяжкой работы. Надлежит ли остальным наложницам тоже стервозничать по отношению к тебе?
Щеки у Мист становятся пунцовыми, и на миг я думаю, что сейчас она нас выгонит, но вместо того наложница пронзает меня взглядом и говорит:
– Ну, не стой тут как статуя, – огрызается она. – Садись.
Как мило.
Я обхожу ее стороной и сажусь в кресло рядом с Риссой. Но чай себе не наливаю и печенье тоже не беру. Я вижу, что терпения Мист хватает только на то, чтобы я занимала тут подушку.
Мы смотрим друг на друга, а рядом с нами оживленно горит огонь, словно пытающийся прожечь нелюбезность. Так мы и сидим, напряженно молча, а годы наблюдения друг за другом по разные стороны моей клетки объединяются в это мгновение…
Мист кладет руку на слегка выпирающий живот, и я опускаю взгляд. Когда я только узнала о ее беременности, это меня уничтожило. Но теперь…
Что я теперь чувствую?
Я ждала, что во мне появится ревность. Но этого не произошло.
Сейчас под ее облегающим платьем видна небольшая выпуклость. Забавно, что Мидас оставил свой след у нее в животе, а в моем случае он проявляется в синяке на щеке.
И мое настроение меняется в один миг.
Мист завидует моему положению в жизни Мидаса. Теперь я это понимаю, да и раньше знала, но, увидев ее живот, задумываюсь о главном. Потому что… как бы я себя чувствовала, окажись на ее месте?
Это не обычная беременность. Мист родит ребенка царю. Царю, который держит ее только в качестве своей наложницы, а в действительности ни капли о ней не волнуется.
Наверное, она боится. Беременности в целом, родов, что с ней станется после. У нее не будет власти, а я больше остальных понимаю, каково это.
Мист родит Мидасу дитя. Мужчине, который ударил меня, причинил боль, оставил на моем теле синяки. Сочувствие грузной дождевой тучей омрачает мое настроение, пронизывая жалостью к сидящей напротив женщине.
На ее месте могла оказаться я. Я могла стать той, кто носит в своей утробе его ребенка, и как бы я тогда поступила?
Я бы никогда не смогла от него сбежать.
Жизнь Мист изменилась безвозвратно и навеки. Отныне она повязана с господином-манипулятором и самовлюбленным правителем, мужчиной, который только что показал мне, что ему не претит кого-нибудь покалечить.
Мист считает, что интерес Мидаса, – это приятно. Отнюдь. Он более ядовит, чем та ревность, в которой она варится.
Я не хочу пялиться на ее живот, пока в голове кружат эти мысли, но настолько погружена в размышления, что не замечаю ее взгляда, пока Мист не ставит со стуком чашку. Я тут же опускаю взгляд на колени.
– Когда ко мне придет Полли? – спрашивает Мист, явно находясь не в восторге от своей нынешней компании.
– Тебе повезло, что она приходила пару дней назад. Чаще всего Полли даже не в состоянии встать с постели.
Я обращаю внимание на внезапное молчание и замечаю, как между ними что-то происходит: прежнее раздражение словно ослабло.
– Она должна перестать употреблять росу.
– Почему бы тебе ей об этом не сказать? – парирует Рисса.
Мист сжимает зубы, а потом хватает клубок пряжи, которого я не заметила. Мист кладет его на колени и начинает вертеть в руках, покачивая головой.
– Я знаю, что здесь, в Пятом королевстве, роса – это лакомство, но мне она не нравится. От нее Полли становится…
Рисса заканчивает за нее:
– Неосмотрительной. Безучастной. Увлеченной сексом да и только, а из головы у нее вылетают все мысли.
Мист поджимает губы, а пальцами еще сильнее стискивает пряжу.
– Да.
Мне не очень нравится Полли, но не по душе мысль, что она и другие наложницы пристрастились к этой дряни.
– Здесь отвратительно обращаются с наложницами, – говорит Рисса с порозовевшими от гнева щеками. – А от этого дурмана всем становится только хуже.
Между нами повисает тяжелая тишина, которую нарушает только Мист, начавшая вязать. Несколько минут в комнате слышно лишь позвякивание стучащих друг о друга спиц, пока Полли наконец не ставит чашку и не говорит:
– Полли упоминала, что тебя еще тошнит по утрам.
Мист пожимает плечами.
– Служанки приносят имбирный чай. Я справляюсь. – Мист чертыхается под нос, дергая за петли, а от расстройства между ее черными бровями залегает складка.
Минуту она пытается сладить с нитками, а потом я говорю:
– Я могу помочь тебе с вязанием.
Темно-карие глаза Мист вспыхивают, а пальцы замирают.
– Не поняла?
Я киваю на пряжу, которую она путает все сильнее.
– С вязанием. Если хочешь, могу помочь.
От Мист так и веет презрением.
– Я не хочу, чтобы ты прикасалась к вещам моего ребенка.
Мое предложение падает свинцовым грузом, и я с тревогой глотаю ком в горле.
– Хорошо.
Она продолжает в том же духе, почти вонзая спицы в пряжу, и с каждой неаккуратной петлей только сильнее расстраивается.
– Где ты вообще научилась вязать? – спрашивает Мист.
– Многому можно научиться, когда вынуждена каждый день пребывать в одиночестве, – отвечаю я с печалью, которую не хотела показывать, но ничего не могу с собой поделать.
