Я пожимаю плечом.
– Я думала, что любила его. Думала, что он любил меня. Я долго себя убеждала, что именно такими и должны быть любовь и дружба, потому что иного не знала.
Стоя на другом конце комнаты, я вижу, как Слейд судорожно глотает, а корни его силы обвивают шею.
– А теперь? – хрипло молвит он.
– Теперь я знаю, что цеплялась за свое бездействие из-за жуткого страха, что меня снова выбросят в мир, который меня использовал. Я не могу примириться с правдой, что Мидас тоже меня использовал, просто иначе. – Мое признание слетает с языка тяжелым бременем, тяготит каждое слово. – Если Мидас вообще любил меня, то спрятал свои чувства под любовью к золоту и себе. Спрятал так далеко, что даже не помнит, что именно он защищал.
Слейд опускает руки, а в его глазах что-то мелькает. То, чего я не могу разобрать.
– Что ты говоришь, Аурен?
Все.
Я говорю все.
Потому что времени нет. Потому что я должна уйти. Потому что и Слейд уходит.
Я судорожно вздыхаю.
– Меня всю жизнь жаждали, покупали и брали в собственность из-за золота, которое течет из моих пальцев и блестит на коже. Меня использовали и скрывали, и я примирилась с такой жизнью. Я примирилась с тем, что Мидас – большее, чем я заслуживаю, что не должна надеяться на иное, потому как знала, насколько может быть хуже.
Среди теней на лице Слейда пробивается сердитый взгляд, и он сжимает губы.
Я моргаю, и мокрые ресницы скользят по щеке.
– А потом появился ты. И никто и никогда не смотрел на меня так, как смотришь ты.
Слейд напрягается, затаив дыхание, чтобы услышать то, что мне придется сказать. Между нами повисает долгая пауза, напоминая руки, зачерпывающие воду и в отчаянии старающиеся не пролить ни капли.
– И как же я на тебя смотрю?
– Так, словно я не трофей, а человек. Словно ты смотришь на меня и не видишь одно только золото, – честно отвечаю я. – Прежде такого не бывало, – печально улыбаясь, признаюсь я. – Ты бросил мне вызов стать чем-то большим, чем то, во что меня превратили. Показал мне, как смотреть на мир без шор на глазах.
Он переминается с ноги на ногу, и на его облаченную в черное грудь падает луч света, пробившийся через балконные двери.
– Хорошо.
– Но сделав это, ты не просто раскрыл мне глаза. Ты полностью изменил мое видение, и теперь все, что я вижу, – это ты.
Голос срывается от правды, но я позволяю ей вылететь, разделиться, так же как сама разрывалась на протяжении нескольких недель. Как же непросто стоять здесь, выдавая безупречную честность, изливая слова. Но, к лучшему или худшему, я выбрала дорогу на этом распутье.
– Я хотела просто сбежать. Продолжать отрицать и сомневаться… в том, что между нами. Убеждала себя, что ты мне соврал, что морочишь мне голову, как Мидас, что тебе нельзя доверять. Но ты проник мне под кожу и застрял в моих мыслях, и из-за этого я на тебя злюсь.
Слейд отшатывается и сверкает глазами.
– Почему?
С губ срывается прерывистый вздох.
– Я злюсь, потому что каждый час, когда не сплю, каждую бессонную ночь пытаюсь себя убедить, что побег – лучшее решение. Но у меня не выходит. Сейчас меня обуревают чувства: гнев, страх и желание, и я должна уйти. Должна. Но отныне мало просто убежать от Мидаса, сбежать и спрятаться. Потому что ты узнал меня, разгадал, и теперь я хочу большего.
Слезы проливаются на щеки и блестят. По-моему, Слейд даже не дышит. На лице у него выражение, которое каким-то образом представляет собой идеальное сочетание решимости и растерянности. Его сила потрескивает, но когда я готовлюсь к очередной волне тошноты, она не наступает.
– Аурен, – хрипло говорит он, и одно мое имя звучит обещанием, вырванным из его души.
– Я продолжала винить тебя в том, что не могу тебя оттолкнуть. Но ты не делал ничего дурного. Правда. Ты бросал мне вызов, чертовски злил и врал, но это не то, с чем я бы не смогла сладить. В моей истории не ты злодей.
– Я злодей, – безжалостно говорит он, и его острый подбородок становится напряженным. – Но я буду злодеем ради тебя. А не по отношению к тебе.
– Я тебе верю, – тут же отвечаю я, поскольку это правда. Я действительно ему верю, не только этим словам, но и во всем. Могу только надеяться, что не выставлю себя круглой дурой.
Как только я произношу эти слова, Слейд делает шаг вперед. Только один, но я чувствую, как воздух между нами уплотняется и сгущается. Словно все сказанные мною слова заполняют пустоты, которые мы создавали своим упрямством.
Я смотрю на него, он смотрит на меня, и я слышу, как он произносит: «Ты мое благо». Губы пощипывает, и я чувствую жар его губ, когда он меня целовал.
– Всю мою жизнь я принадлежала мужчинам, но никогда мужчина не принадлежал мне.
Он еле слышно втягивает воздух сквозь зубы. Повисшая между нами тишина напоминает хрупкое стекло.
– Я не обычный мужчина.
– Нет, ты намного больше, – соглашаюсь я. – Потому как, что бы я ни делала, ты цепляешься за меня и наполняешь все мои мысли. И сколь бы ни злилась я на тебя из-за этого, больше врать себе не желаю. Мне до смерти надоело сдерживаться. Отрицать. Подавлять. Спустя двадцать чертовых лет я не хочу говорить себе «нет».
– Так не говори, – отвечает Слейд, почти выплюнув эти слова. – Чего ты хочешь, Аурен? Признайся мне, чего ты хочешь.
Компас во мне очень долго пролежал, застряв за стеклянной дугой, бездеятельный и без надежды. Но с тех пор, как я покинула Хайбелл, он крутился, умоляя меня следовать своим инстинктам. Двигаться к чему-то лучшему.
Пора следовать этому компасу. Я просто не рассчитывала, что он укажет на Слейда.
Сердце колотится, а руки дрожат, потому что когда ты перестаешь отрицать, ты испытываешь страх и потрясение. Что мы без нашей лжи во спасение и защитных стен? Я оголена, сердце открыто, видны все уязвимые стороны. Я полностью разрушена и вместе с тем чувствую себя необъяснимо цельной.
И потому я позволяю рухнуть последней стене, смотря Слейду в глаза и сказав:
– Тебя, Слейд. Я хочу тебя.
Глава 29
Аурен
Время ползет. Преклонившись и опираясь, оно крадется вперед, болезненно и плачевно тянется, царапая мою силу воли.
Слейд смотрит на меня, и нестерпимое безмолвие заполняет пробелы там, где должны отстукивать секунды. Несправедливо, каким красивым он кажется, просто стоя напротив меня. Мидас называл Слейда уродливым, потому что не мог постичь совершенства странности Слейда. В глаза бросаются причудливые отметины силы, которая укоренилась под его кожей. Как и шипы, которые торчат из его спины, и чешуйки, покрывающие его скулы, когда он в ином обличии. Каждая острая грань лица, каждая прядь спутанных волос, каждый мускул его тела безупречен.
