Она отдала мне коробочку. Даже в светящейся воде она сияла сама по себе.
– Это какая-то опасная штука? – хрипло спросила я. – То, что там внутри?
Она кивнула.
– И как открыть?
– Кровью. – Тут я увидела в руках у Марион еще один предмет: нож. Она, должно быть, достала его из подставки для ножей на кухне. Ее глаза расширились, светлые радужки в лунном свете казались почти белыми. – Хочешь, я это сделаю?
– Нет.
Я схватила золотую коробочку и словно перестала быть собой. Вся моя осторожность и страх куда-то делись. Я почувствовала голод, жар, готовность нырнуть в глубину. Взяла нож, вонзила кончик в самую толстую часть подушечки большого пальца и прижала истекающий кровью палец к коробочке.
– Так?
Но я знала, что все сделала правильно.
Коробочка не засияла, не завибрировала и не задрожала. Она просто потеплела и размякла, как кусок воска. Теперь я увидела стык и замок. Они как будто всегда были там. Рядом со мной качалась на воде еще одна фигура, но она казалась такой далекой. Я была одна.
Я поддела стык ногтем, перебирая в уме, что найду под крышкой – старые фотографии, письма, дневник с исписанными маминым неразборчивым почерком страницами. Волшебную пуговку, цветные кольца. Я не чувствовала себя Пандорой, не верила, что нахожусь в шаге от катастрофы. Мне по-прежнему казалось, что то, что находится внутри коробки, можно взять руками, потрогать.
Я открыла замочек и подняла крышку.
И проснулась.
Часть II
Глава тридцать первая
В подзеркалье
Дана толкнула Марион, и та упала вниз, провалилась в призрачный коридор зеркального мира. Последнее, что Марион увидела, прежде чем закрыть глаза, был кулак Даны, ударивший по стеклу.
Хорошо, подумала она.
Но в тот момент она еще верила, что умрет.
* * *
Марион оказалась права. Астрид Вашингтон была ведьмой с невероятными способностями. Мир, который она для себя создала – эта ловушка для души, куда сейчас попала Марион, – повторял дом, где Астрид умерла, до последней оконной перемычки.
По обе стороны коридоров тянулись двери, ведущие в комнаты, где было много книг и чистого белья, шахматных досок и ручных зеркал, чашек из костяного фарфора и щербатых сахарных голов цвета старой слоновой кости. Окна выходили на затянутое облаками зловещее небо – дом навеки застрял в фиолетовых сумерках позднего августовского вечера, когда Астрид Вашингтон умерла. Почти умерла. Внизу была бальная зала, откуда доносилась приятная музыка, бильярдная, зимний сад и бар, обитый темным деревом. Содержимое бутылей из изящного хрусталя никогда не кончалось.
Марион в конце концов отпила из каждой. Напитки в них были горькими, вязкими и сладкими, как патока, или сбивали с ног, как удар молнии, обжигали язык и заставляли вспомнить то время, когда она была жива и ходила под настоящим небом в мире, кишевшем людьми.
Она не пьянела, но все равно пила. Одна играла в игры, как ребенок, предоставленный сам себе. Но это было уже после того, как прошло самое острое горе, первая волна отчаяния оттого, что она попала в капкан. Ужас случившегося накатывал волнами. Ее изгнали из мира, вынудив существовать в этом зале ожидания между жизнью и смертью. В промежутках между приступами отчаяния на нее надолго опускалось странное спокойствие. Она бегала по темным коридорам, рылась в сундуках и примеряла платья. Лежала в ожидании сна, который так и не приходил, кружилась на полированном паркете и танцевала в одиночестве под раздражающую вечную музыку. И всегда была одна. Одна.
Умереть здесь было нельзя. Когда она прибыла сюда, Астрид попыталась разорвать связывавшую их сетку безжалостным заклятьем. Будь они в человеческом мире, оно бы их убило. Но тут у нее просто ничего не вышло. Некоторые заклятья разорвать невозможно.
Впрочем, так ли это теперь было важно? Они все равно застряли здесь вдвоем, с заклятьем или без.
Тюремщица из Астрид вышла никудышная. Долгое заключение помутило ее разум, с каждым днем он все больше рассыпался в пыль. После нескольких приступов гнева она оставила Марион в покое. Иногда они сталкивались в коридорах, и Марион готова была поклясться, что Астрид не помнила, кто она такая. Со временем она возненавидела Астрид, как ненавидят солнце, которое появляется всего раз в неделю на час и не греет, а только дразнит, а после его ухода становится холоднее.
Жизнь в сумрачном царстве колдуньи не предусматривала излишеств. Лишившись всего – последней связи с реальностью, мирских желаний, плоти, румянца, невозможного без потерянного солнца, – Марион осталась лишь с безграничным запасом ярости. Ярость застилала глаза, полыхала на кончиках пальцев.
Но от нее тут не было никакого толку. И Марион лелеяла ее, пока она не стала чем-то другим – жаждой. Яростным стремлением сбежать из темницы и заставить Дану заплатить за содеянное. Так у Марион появилась цель. Оставалось найти средства.
Она часто сжимала в ладони дешевый золотой медальон – три осколка сердца на трех цепочках, сплавившиеся воедино. По краю медальона, в том месте, где он царапнул Дану по шее, запеклась сухая корка красновато-коричневой крови. Марион соскребла кровь ногтем и сложила засохшие гранулы в маленькую коробочку.
Позже, обнаружив заклинание в одной из книг Астрид, она поняла, для чего так бережно сохранила кровь Даны.
* * *
Это было подглядывающее заклинание.
Марион медленно налила воду в массивную серебряную чашу. Посыпала засохшей кровью Даны, произнесла слова заклинания и подождала. Поверхность затуманилась, заблестела, и в ней отразилась фигура – Дана с ее рыжими волосами, сердито сжатыми губами.
Склонившись над чашей, Марион стала наблюдать.
Глава тридцать вторая
Город
Тогда
Остатки лета сгорели без следа. Листья ссохлись и попадали будто за день, превратились во влажную труху под ногами и сгинули. Мы с Фи по-прежнему все время проводили вместе, но теперь все стало иначе. Впервые между нами застыла завеса невысказанного. Если бы не болезнь отца, мы бы, наверное, поссорились. Ссора бы нам не помешала. Мы бы покончили с недомолвками, сказали друг другу все, что думаем. Но папа сильно болел, и мы молчали.
Колдовать мы перестали совсем. Наши способности снова к нам вернулись, пусть и без добавочной силы Астрид, но после случившегося с Марион мы не осмеливались их применять.
А мир без магии казался плоским и серым.
В прошлом году в школе нас никто не замечал. Но в этом вокруг нас витал аромат иных сфер. Фи к тому времени вымахала почти до ста восьмидесяти сантиметров, а ее крепкое телосложение – казалось, она могла пробить кулаком кирпичную стену, – действовало на окружающих, как паралитический газ. Губы цвета красного вина, черная одежда, густые волнистые волосы – она выглядела как падшая сестра ангела.
