– Так ты сводная сестра хана Джанибека?
[40]
– Да.
– Почему же он тебя не узнал?
– У моего отца было столько детей, что он и сам их всех не помнил. Когда он умер, началась смута. У Селямета было много своих сыновей, но власть захватил Джанибек, бывший тогда калгой. Меня тогда чуть не похитили, но здешний бейлербей отбил и приютил меня в Кафе. С тех пор я жила у него.
– А русскому языку где научилась?
– От бабушки Аксы, ее русское имя – Фаина.
– Ага, вспомнил такую боевую старушку…
– Она больше всех заботилась обо мне и спрятала, когда твои воины ворвались в крепость.
– Как в романе. Или в индийском кино!
– Прости, мой господин, но я тебя не понимаю.
– И не надо.
Глава 19
Прежде чем отправляться в поход на Бахчисарай, нужно было решить проблему секбанов, или как их еще называли – «тюфенгчи». Сразу же после окончания битвы греческие и готские наемники крымского хана поклялись, что не будут злоумышлять против меня и русского воинства, причем, что характерно, на кресте и в присутствии митрополита.
Говоря по совести, глядя на них, с трудом верилось, что это воинство сохранило верность православию, но не топить же их было? И вот теперь сидят кто в городе, кто в ближайших к нему селениях и ждут решения своей судьбы. За ними, разумеется, приглядывают, но больших притеснений не чинят. Кто пожелал, вернулись к семьям, некоторые изъявили желание вступить в мое войско, но большая часть так и пребывала в ожидании.
Однако оставлять такую ораву привычных к военному ремеслу людей с непонятным статусом у себя в тылу было по меньшей мере неразумно. Поэтому я велел им собраться у стен Кафы, куда пригласили и преосвященного Серафима.
Пришли, разумеется, не все, но около тысячи человек народу толпилось. Перед разбитым для меня шатром с навесом шпалерами выстроились мекленбуржцы и стрельцы, а вокруг на всякий случай гарцевали казаки Татаринова.
Митрополит с выборными людьми от секбанов уже ожидал меня вместе с Рожковым, которому в очередной раз пришлось выполнять роль толмача. Подъехав, я первым делом подошел к церковному иерарху под благословление, после чего нам подали кресла. Мне побольше и поудобнее, Серафиму досталось седалище поскромней, но тот неожиданно остался стоять.
– Не пристало мне садиться в присутствии вашего величества, – просто объяснил он свой поступок. – Ведь я пришел как проситель за жизнь своей паствы.
– Как угодно, владыка, – пожал я плечами, устраиваясь поудобнее. – Для начала желаю выразить тебе нашу монаршую благодарность и неизменное благоволение за то, что ты уговорил духовных детей своих не лить кровь понапрасну. Сие мы ценим и безмерно одобряем. Мы же со своей стороны наше обещание также исполнили и всем сдавшимся даровали жизнь и прощение прежних прегрешений.
– Чем же мы виноваты перед вами, государь? – округлили глаза собравшиеся начальные люди «псарей», что в переводе на персидский и звучит как «секбан».
– Запамятовали? – участливо поинтересовался я. – Ничего страшного, напомнить недолго. Вы, сукины дети, – на ходу скаламбурил я, – а также отцы-деды ваши служили верой и правдой ханам, которые много лет терзали нашу землю. Жгли, убивали, грабили, уводили полон. Не жалели ни стариков, ни детей, и даже храмы Господни не могли служить им убежищем.
– Мы люди подневольные, – попробовал возразить кто-то из болюкбаши
[41], но на него зашикали, заставив молчать, пока Мекленбургский дьявол не приказал всех убить.
– Но мы милостивы и прежним вас не попрекаем! Однако и оставить все как есть нельзя. Давайте определяться, как дальше жить будем?
– Мы в вашей власти, – вздохнул Серафим, очевидно несколько иначе предполагавший ход нашей встречи. – Как повелите, так и будет.
– Что же, в таком случае полагаю, у вашей паствы есть три пути. Первый – вернуться в истинную православную веру и пойти на службу нашему величеству. Второй – перейти в наше подданство и переселиться в наши земли. Кто пожелает, может отправиться в Россию, остальные могут основать поселения по берегам Азовского моря. Во внутренние дела ваши вмешиваться не стану и первые десять лет ни дани, ни иной службы, кроме как оборонять свои городки, не потребую. Тем же, кто поселится в иных городах нашего царства, налоговая льгота будет всего три года.
– А какой же третий путь? – мрачно осведомился секбанский ага.
– Служить хану, – пожал я плечами.
– Разве Джанибек останется властителем Крыма?
– Ну, зачем же Джанибек-Гирей, – ухмыльнулся я. – Мало ли достойных в роду потомков Чингисхана?
– Но кто же в таком случае будет ханом? – воскликнул митрополит, но тут же едва не подавился своими словами, ибо увидел выходящего из шатра Шахин-Герая.
Но если уверенный в моей защите Серафим просто удивился, то начальные люди секбанов просто застыли от ужаса. Поскольку многие из них, если не все, в свое время предали старшего брата Шахина – Мехмет-Герая.
– Склонитесь перед своим ханом, – прошипел царевич, сверля глазами собравшихся.
– Ты еще не хан, – твердо ответил ему ага.
– Верно! Беи еще не поднимали тебя на белом войлоке, – поддержал его кто-то из толпы.
– А где же твой брат Мехмет? – добавили с другой стороны. – Прежде он звался ханом!
– Вот вы как заговорили, шакалы, – криво усмехнулся Шахин и, сделав вид, будто отворачивается, резко выдернув из ножен саблю, полоснул клинком главу секбанов по горлу.
Удар был столь быстр и точен, что голова несчастного аги не удержалась на плечах и покатилась по земле, орошая ее кровью, а следом за ней опустилось и тело.
– Ничего себе! – изумился я. – А царевич-то, оказывается, резкий как понос!
– Не то слово, государь, – вздохнул Рожков, которому подобные зрелища, судя по всему, были не в диковинку.
– Смотрите и запоминайте! – продолжал Шахин. – Всякому, кто предаст меня, уготована такая же участь! Искандер-ага не знал, что такое честь, верность и преданность, а потому и закончил свои дни как собака!
Потрясенные гибелью своего лидера готские стрельцы угрюмо молчали. В другое время царевич за такой финт ушами рисковал мгновенно получить ответку, но теперь они были без оружия, да к тому же окружены со всех сторон моими ратниками.
