Джо жаловался, что ему холодно. Мне было тепло, так как я усиленно работал руками, а от ветра меня защищал сам Джо, хлопавший себя по голым ногам, чтобы согреться.
Далеко впереди на длинной, прямой дороге мы увидели огни приближающейся коляски. Послышался неторопливый цокот копыт.
– Похоже, это серая лошадка старика О’Коннора, – сказал я.
– Да, это точно он, – согласился Джо. – Тормози! Вдруг с ним кто-то есть. Дай я сойду. Спрячусь за теми деревьями. Пусть думает, что ты тут один.
Я притормозил на обочине дороги, и Джо побежал по траве и скрылся за темными деревьями.
Я сидел, наблюдая за приближающимся экипажем и радуясь возможности немного передохнуть. Мысленно я поделил весь путь, который мне еще предстояло проделать, на отрезки: легкие участки, длинные подъемы, нашу дорогу и последний рывок к дому.
Когда фонари экипажа были еще на некотором расстоянии, кучер перевел лошадь на шаг, а поравнявшись со мной, крикнул «Тпру!», и лошадь остановилась. Он наклонился вперед и внимательно посмотрел на меня.
– Здравствуй, Алан.
– Добрый вечер, мистер О’Коннор.
Намотав поводья на руку, он поискал трубку.
– Куда это ты собрался?
– Я ходил на рыбалку, – ответил я.
– На рыбалку! – воскликнул он. – Бог ты мой! – Растирая в ладонях табак, он проворчал: – Никак в толк не возьму, зачем парнишке вроде тебя болтаться где-то середь ночи в этой чертовой штуковине. Ты же убьешься! Попомни мое слово! – Он повысил голос: – Кто-нибудь спьяну тебя насмерть переедет, вот что будет! – Он перегнулся через щиток и плюнул на землю. – Никак не пойму твоего старика, будь я проклят, да и другие тоже диву даются. Мальчишка-калека вроде тебя должен лежать дома в кровати. – Потом он пожал плечами, будто сдаваясь. – Ну да ладно, не мое это дело, слава богу! У тебя спичек не найдется?
Я выбрался из кресла, отвязал костыли, закрепленные рядом с сиденьем, и протянул ему коробок. Он зажег спичку и поднес ее к трубке. Пока он энергично, с шумом и бульканьем втягивал воздух, огонек в трубке то разгорался, то затухал. Затем он вернул мне спички, поднял голову с трубкой, торчавшей изо рта под углом, и продолжал ее сосать, пока весь табак не разгорелся.
– Что ж, – сказал он, – у всех свои беды. У меня вот от ревматизма плечо так и сводит. Мне это знакомо… – Он натянул было поводья, но помедлил и спросил: – Как дела у твоего старика?
– Неплохо, – ответил я. – Он сейчас объезжает пять лошадей миссис Карразерс.
– Миссис Карразерс! – недовольно фыркнул мистер О’Коннор. – Черт возьми! – Затем добавил: – Спроси его, не возьмется ли он за мою трехлетнюю кобылку. Она еще не ходила под седлом. Кроткая, как ягненок… Сколько он берет?
– Тридцать шиллингов, – сказал я.
– Слишком дорого, – решил он. – Я дам ему фунт – это хорошая цена. Она никогда не брыкается. Ты спроси его.
– Хорошо, – пообещал я.
Он натянул поводья.
– Будь я проклят, если понимаю, зачем такой мальчишка, как ты, болтается посреди ночи по дорогам, – снова пробормотал он. – Трогай!
Лошадь вздрогнула и пошла.
– До скорого, – сказал он.
– Доброй ночи, мистер О’Коннор.
Как только он скрылся, из-за деревьев выскочил Джо и подбежал к креслу.
– Я там прямо окоченел, – нетерпеливо пробурчал он. – Ноги не согнуть, боюсь, треснут. Чего он так долго тут торчал? Поехали быстрее.
Он залез мне на колено, и мы снова тронулись в путь. Джо трясся от холода и то сокрушался, то злился по поводу утраченных штанов.
– Мама мне сегодня задаст жару. У меня есть еще только одни штаны, и те дырявые.
Я изо всех сил дергал и толкал ручки, прижимаясь лбом к спине Джо. Кресло подскакивало на ухабистой дороге, длинные удочки постукивали друг о друга, а угри перекатывались из стороны в сторону в мешке у наших ног.
– Одно хорошо, – сказал Джо, стараясь хоть чем-то себя утешить, – я успел все вытащить из карманов до того, как штаны загорелись.
Глава двадцать первая
Бродяга, присевший как-то у наших ворот, рассказал мне, что знавал человека, у которого не было обеих ног, что не мешало ему плавать как рыба.
С тех пор мысль о человеке, плавающем как рыба в воде, не выходила у меня из головы. Я никогда не видел, как люди плавают, и не имел ни малейшего представления о том, какие надо делать движения руками, чтобы оставаться на поверхности воды и не пойти ко дну.
У меня была толстая переплетенная подшивка номеров газеты для мальчиков под названием «Приятели», в которой имелась статья про плавание. Иллюстрацией к ней служили три картинки с изображением усатого мужчины в полосатом купальном костюме. На первой он стоял с поднятыми над головой руками; на следующей картинке он развел руки в стороны под прямым углом к телу; и, наконец, на последней опустил их вдоль тела. Стрелки, идущие по кривой от его рук к коленям, давали понять, что он двигал руками вниз, выполняя так называемый «гребок брассом на грудь». Это название мне казалось неприятным, потому что слово «грудь» ассоциировалось у меня с образом матери, кормящей младенца.
В статье упоминалось, что брассом плавают лягушки, поэтому я поймал несколько лягушек и запустил их в ведро с водой. Они нырнули на дно, затем поплыли по кругу, снова поднялись и остались на поверхности, высунув ноздри из воды и широко раскинув лапки. Наблюдение за лягушками мало что прояснило, но я твердо решил научиться плавать и летними вечерами начал преодолевать три мили до озера, чтобы осуществить свой замысел на практике.
Озеро было скрыто в лощине с отвесными, высокими берегами, поднимавшимися террасами на двести-триста ярдов над водой. Должно быть, эти террасы спускались еще ниже, под воду, поскольку в нескольких ярдах от берега дно вдруг резко обрывалось и уходило в заросшие водорослями глубины, где вода была холодная и стоячая.
Никто из ребят в школе не умел плавать, равно как и взрослые мужчины, которых я знал в Туралле. В округе не было подходящих для купания мест, и лишь очень жаркими вечерами, изнемогая от духоты и зноя, люди отваживались пойти на озеро, которое считалось опасным местом. Детям было велено держаться от него подальше.
Однако некоторые мальчишки, пропустив запреты родителей мимо ушей, плескались на мелководье, пытаясь научиться плавать. Если при этом возле озера оказывался кто-то из взрослых, они всячески опекали меня и не подпускали близко к «ямам», как мы называли места, где дно вдруг уходило из-под ног, а иной раз, увидев, как я ползу по камням или полоске ила у самой воды, подтаскивали меня на мелководье.
– Эй, давай я тебя подброшу! – говорил кто-нибудь из них, тем самым привлекая ко мне внимание всех присутствующих. В отсутствие же взрослых мальчишки, казалось, вообще не замечали, что мне приходится ползти, в то время как сами они идут. Они брызгали на меня водой, бросались комьями грязи с илом или, упав на меня, колотили мокрыми кулаками.
