На следующий день я попробовал это сделать, но Лучик ни минуты не стоял на месте, и я несколько раз упал. Я попросил Джо придержать его, потом положил одну руку на луку, а другую на перекладины обоих костылей, стоявших рядом. Сделав вдох, я подтянулся и одним быстрым движением вскочил в седло. Я перебросил костыли через правую руку, решив взять их с собой, но они напугали Лучика, поэтому пришлось отдать их Джо.
Каждый день Джо держал Лучика, пока я садился, но недели через две пони так привык к моей манере забираться ему на спину, что стоял смирно, пока я не усядусь. После этого я уже не просил Джо придержать его, но все еще не мог взять с собой костыли.
Я показал Бобу, как мог бы перевозить их, повесив на правую руку, и спросил, не может ли он покататься на Лучике, держа при этом мои костыли. Он делал это каждый день после школы, и со временем костыли перестали пугать Лучика. Теперь я мог брать их с собой.
Когда он шел кентером, они шлепали его по боку, а при галопе разворачивались, указывая назад, но он уже не обращал на них внимания.
Лучик не был тугоузд, и я с легкостью управлял им, держа поводья одной рукой. Я ездил с короткой уздой так, чтобы, откинувшись назад, я мог присовокупить вес тела к силе руки. Он отвечал на каждое движение руки, когда я хотел, чтобы он повернул, и вскоре он уже вертелся, как дрессированный пони. Оказалось, что, толкая седло снизу рукой, которой я держал подпругу, я мог приподниматься во время езды рысью, и времена, когда меня било о седло, остались в прошлом.
Лучик никогда не шарахался в сторону. Он шел прямо, и потому я чувствовал себя в безопасности и не боялся, что он сбросит меня. Я не понимал, что для того, чтобы удержаться в седле, когда лошадь понесет, нужны здоровые ноги, потому что никогда этого не испытывал. Я был уверен, что сбросить меня может только лошадь, встающая на дыбы, и начал ездить с бóльшим безрассудством, чем другие мальчишки в школе.
Я скакал галопом по ухабистой земле, недоступной для моих костылей; я презрительно пинал ее ногами, крепкими, как сталь, – ногами Лучика, которые теперь я ощущал, как свои собственные.
Другие ребята объезжали холм или насыпь на своих пони – я же проносился через них; однако когда мы шли пешком, это мне приходилось обходить препятствия, а им они не были помехой.
Теперь их опыт мог стать моим, и в обеденные часы я выискивал места, по которым мне было бы трудно пройти пешком, тогда как, проезжая через них, я становился равным своим одноклассникам.
Впрочем, я не знал, почему именно так поступаю. Я ездил в этих местах, потому что мне это нравилось. Так я себе это объяснял.
Иногда я пускал Лучика галопом по тропе. В конце ее был крутой поворот на шоссе. На противоположном углу, известном как Церковный угол, расположилась пресвитерианская церковь.
Однажды я завернул за этот угол на полном галопе. Начинался дождь, и я хотел добраться до школы прежде, чем промокну. Женщина, шедшая по дорожке перед церковью, неожиданно раскрыла зонтик, и Лучик, испугавшись, резко свернул в сторону.
Я почувствовал, что падаю, и попытался выдернуть ступню «плохой» ноги из стремени. Я панически боялся, что пони потащит меня за собой по земле. Отец видел, как мужчину, чья нога застряла в стремени, волокло по земле, и я никак не мог забыть его рассказа о скачущей лошади и подпрыгивающем теле.
Ударившись о шоссе, я понял, что освободился от седла, и ощутил лишь облегчение. Некоторое время я лежал на земле, гадая, не сломаны ли у меня какие-нибудь кости, потом сел и принялся ощупывать покрытые болезненными синяками руки и ноги. На голове набухала шишка, локоть был исцарапан щебнем.
Лучик поскакал обратно в школу, и я знал, что скоро прибегут Боб и Джо с моими костылями. Отряхивая штаны, я заметил, что женщина с зонтиком бежит ко мне; она выглядела такой напуганной, что я даже оглянулся – не произошло ли у меня за спиной нечто ужасное, чего я не заметил. Но я тут был один.
– Ох! – вскричала она. – Ох! Ты упал! Я все видела. Бедный мальчик! Тебе больно? Ох, я никогда этого не забуду!
Я узнал в ней миссис Конлон, мамину знакомую, и подумал: «Она расскажет маме, что я упал. Придется уже завтра продемонстрировать папе, как я умею ездить верхом».
Миссис Конлон торопливо положила на землю свои свертки и коснулась рукой моего плеча, разглядывая меня со слегка приоткрытым ртом.
– Ты не пострадал, Алан? Признавайся! Что скажет твоя бедная мамочка? Скажи же что-нибудь!
– Со мной все в порядке, миссис Конлон, – заверил ее я. – Я жду костыли. Джо Кармайкл принесет костыли, когда увидит пони без меня.
Я был уверен, что Джо все уладит. Взбалмошный Боб растрезвонил бы о несчастном случае на весь свет, но Джо потихоньку прибежит с моими костылями и по пути придумает, как скрыть все это от окружающих.
– Ты не должен ездить верхом, Алан, – продолжала миссис Конлон, смахивая пыль с моих плеч. – Это тебя погубит, вот увидишь. – Ее голос смягчился, в нем послышались нотки нежности. Она встала на колени рядом со мной и, наклонив голову ко мне, улыбнулась. – Ты не такой, как другие мальчики. Никогда нельзя об этом забывать. Ты не можешь делать то, что делают они. Если бы твои несчастные папа и мама знали, что ты ездишь верхом, это разбило бы им сердце. Пообещай, что больше не будешь ездить верхом. Ну же.
Я с изумлением заметил, что глаза ее полны слез. Мне захотелось ее утешить, выразить свое сочувствие, сказать что-нибудь ободряющее, что вызвало бы у нее улыбку и порадовало ее. Я часто видел печаль на лицах взрослых, когда они разговаривали со мной. Что бы я ни говорил, я никак не мог разделить с ними свое счастье. Они упрямо держались за свою печаль. Я никогда не понимал, почему.
Прибежали Джо и Боб; Джо нес мои костыли. Миссис Конлон вздохнула и поднялась на ноги, глядя на меня трагическим взглядом, пока Джо помогал мне встать и подсовывал костыли мне под мышки.
– Что случилось? – озабоченно спросил он.
– Лучик шарахнулся и сбросил меня, – сказал я. – Но со мной все в порядке.
– Так, об этом лучше помалкивать, – прошептал Джо, бросая косые взгляды на миссис Конлон. – Держи язык за зубами, а то тебе больше никогда не дадут сесть на лошадь.
Я попрощался с миссис Конлон, а та напомнила:
– Не забывай, что я тебе сказала, Алан, – и ушла.
– Одно хорошо, – сказал Джо, осматривая меня с ног до головы по пути в школу. – Ты ничего себе не сломал. Ходишь не хуже, чем всегда.
Глава тридцать вторая
На следующий день, во время большой обеденной перемены, я отправился домой верхом на Лучике. Я не торопился. Хотелось насладиться нарисованной в моем воображении картиной, как отец увидит меня верхом. Я подозревал, что маму это, скорее всего, обеспокоит, но отец положит руку мне на плечо, посмотрит на меня и скажет: «Я знал, тебе это по силам», – или что-нибудь в этом духе.
