После каждой песни раздавались жидкие аплодисменты, и женщина кивком давала оркестру знак играть дальше. Затем таким же жалобным голосом принималась петь следующую песню; неспешно вышагивая по паркету в белоснежном длинном платье, она двигалась от столика к столику и, стоя перед пьяными парами, висевшими друг на друге, либо перед задернутыми занавесками лож, за которыми неизвестно что происходило, прижав голову к скрипке, перебирала струны своими не очень-то умелыми пальцами.
Увидев, что она приближается к моему столику, я впал в панику. Я не знал, как мне смотреть на нее, что делать. Затем я посмеялся над собой. Смогла бы она узнать человека, которого видела вчера вечером на темной улице? Кем я мог быть для нее, кроме как обычным молодым человеком, очередным клиентом, пришедшим сюда поразвлечься и найти подругу на ночь? И все же я склонил голову ниже. И тогда я увидел ее юбку, края которой были в пыли от грязного пола, а из-под юбки часть ее белой, с глубоким вырезом, туфли. Она была без чулок. Там, где начинались пальцы, был виден маленький кусочек обнаженной кожи шириной с мизинец, розоватый, несмотря на тусклый белый свет прожектора. Почему-то, когда я увидел его, то задрожал от стыда, будто увидел обнаженным все ее тело, и в этот момент поднял глаза. Она не пела, а только играла на скрипке, стояла передо мной и внимательно смотрела на меня. На ее лице фальшивой улыбки уже не было. Когда наши взгляды встретились, она глазами поздоровалась со мной. Да, она поздоровалась со мной, будто со старым другом, без натяжек, без усмешки, всего лишь закрыв и открыв глаза, но сделала это так ясно, что ошибиться было невозможно. Затем она улыбнулась. Чистой, открытой, честной улыбкой, как улыбаются старому другу… Поиграв еще какое-то время и кивнув мне, она перешла к другому столику.
Я почувствовал огромное желание вскочить, броситься ей на шею и со слезами расцеловать ее. Я не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь в жизни был так счастлив, чтобы на душе моей было так легко и спокойно. Неужели возможно, чтобы один человек, почти ничего не предприняв, сделал другого таким счастливым? Всего лишь дружеское приветствие и искренняя улыбка… Другого мне было и не нужно. В тот миг я чувствовал себя самым богатым человеком на земле. Следуя за ней глазами, я бормотал: «Спасибо тебе… Спасибо!..» Я был рад убедиться, что оказался прав, рассматривая картину на выставке. Она была в точности такой, какой я ее себе представлял… Если бы она была другой, разве смотрела бы на меня так, словно узнала, разве приветствовала бы меня?
В какой-то момент меня охватило жгучее сомнение: «А вдруг она меня с кем-то спутала?» А может, она поздоровалась со мной лишь для того, чтобы соблюсти вежливость, потому что лицо человека, которого она видела вчера вечером на улице в безобразном состоянии, показалось ей знакомым, но она никак не могла вспомнить, откуда она меня знает? Но в ее глазах не было ни малейшего сомнения, она смотрела мне в глаза с полной уверенностью, что встретила друга, а затем улыбнулась. И это делало меня самым счастливым человеком на земле. Я сидел за своим столиком, и на лице у меня была та самая дерзкая и спокойная улыбка довольного своей жизнью человека; я смотрел перед собой, по сторонам и на скрипачку, теперь удалившуюся в другой конец зала. Ее темные короткие волосы волнами ниспадали на затылок. Она склонялась то вправо, то влево по мере движений своих обнаженных рук, от которых мышцы на спине слегка подрагивали.
Допев последнюю песню, она быстрыми шагами удалилась за оркестр, а свет в зале загорелся вновь. Я какое-то время продолжал блаженствовать и от счастья ни о чем не думал. Затем я спросил себя: «Что мне делать теперь?» Следовало ли выйти на улицу и ждать ее у выхода? С какой целью? Что она подумает обо мне, если я, не будучи с ней знаком, подкараулю ее и скажу: «Могу ли я проводить вас до дома?» Следовало ли в ответ на крошечный знак внимания с ее стороны выступить с таким стандартным предложением обычного бабника?
Я решил, что самым благородным поступком будет сразу же уйти, а завтра вечером прийти снова. Дружбу лучше развивать постепенно. Для одного вечера и так слишком много. Я всегда с детства боялся «быстро потратить» свое счастье, мне всегда хотелось сохранить часть «на потом», для продолжения. Эта привычка стала причиной того, что я упустил немало удачных случаев стать счастливым, но я всегда опасался спугнуть удачу, пожелав слишком многого.
Я огляделся по сторонам, чтобы позвать официанта, и увидел ее. Скрипки у нее в руках не было. Шла она быстро, шла прямо ко мне, к моему столику и дружески улыбалась. Остановилась передо мной и, протянув руку, спросила:
– Как вы?
Только в этот миг я чуть избавился от своей растерянности и догадался встать:
– Спасибо… Хорошо!
Она села на стул напротив меня. Тряхнув головой, отбросила волосы, падавшие ей на щеки, и затем, глядя мне в лицо, сказала:
– Вы, наверное, сердитесь на меня?
Я совершенно растерялся. Я не понимал, что она хочет мне сказать, и на ум мгновенно пришло множество неподходящих предположений.
– Нет, – сказал я. – С какой стати?
Странно, но ее голос вовсе не показался мне незнакомым. Я помнил наизусть каждую черточку ее лица и даже нашел в ее чертах гораздо больше глубины, чем представлял себе раньше, но то было естественно. Я запечатлел ее образ в своем сознании, целыми днями любуясь ее портретом, а затем довел этот образ в своих фантазиях до полного совершенства при помощи «Мадонны Арпи». Но ее голос… Должно быть, я тоже где-то его слышал. Может быть, очень давно, в детстве. А может быть, только в мечтах.
Надо перестать об этом думать. Раз уж она сидит передо мной и со мной разговаривает, думать о чем-то другом глупо и бессмысленно.
Женщина вновь спросила:
– Значит, вы не обиделись? А почему вы тогда больше не пришли?
Господи!.. Она в самом деле спутала меня с кем-то другим! Я уже раскрыл было рот спросить: «Откуда вы меня знаете?» Но вдруг передумал: мне пришла в голову не очень порядочная мысль: а если она, поняв по моему вопросу, что ошиблась, извинившись, встанет и уйдет?
Сколько бы чудесный сон ни продлился, столько и будет хорошо! У меня нет никакого права его прерывать, остановить на половине, проснуться – пусть даже ради правды.
Женщина, увидев, что я не отвечаю, вновь спросила:
– Так вы получаете письма от вашей матери?
Ужасное изумление длилось меньше секунды, а затем я вскочил со стула. Схватив ее за руки, я воскликнул:
– Господи, так это были вы?!
Теперь мне стало все понятно. Я вспомнил, где слышал этот голос.
Женщина звонко рассмеялась:
– Вы такой смешной, как ребенок!
И смех я тоже вспомнил. Это была та самая женщина, которая подошла ко мне, когда я задумчиво сидел на выставке перед картиной, спросить, что я нахожу в том портрете, а когда я ответил, что она похожа на мою мать, рассмеялась, что у меня нет фотографии моей матери. Я никак не мог понять, как я тогда сразу ее не узнал. Неужели картина захватила меня настолько, что лишила способности видеть оригинал?
