Мы прошли немалое расстояние. Она погрузилась в молчание. А я робко шел рядом с ней и тоже молчал. На одной из улиц в окрестностях Тиргартена она остановилась перед трехэтажным домом:
– Я живу здесь, с мамой. Наш разговор мы продолжим завтра. Но туда больше не приходите. Мне неприятно показываться перед вами в таком виде… Можете считать это баллом в свою пользу… Давайте встретимся завтра днем. Погуляем вместе. У меня есть в Берлине места, где я люблю гулять одна. Посмотрим, понравится ли вам. А теперь – спокойной ночи. Минуточку: я ведь до сих пор не знаю, как вас зовут!
– Раиф!
– Раиф? И только?
– Хатип-заде Раиф!
– О, невозможно… Ни запомнить, ни выговорить! Буду называть вас просто Раиф, хорошо?
– Мне будет приятнее!
– А вы тогда можете называть меня Мария… Я ведь сказала, что не хочу быть никому ни чем обязанной!
Она вновь улыбнулась, и ее лицо, менявшееся уже несколько раз, вновь приобрело мягкое, приветливое выражение. Она сжала мою руку в своей ладони. Пожелав еще раз спокойной ночи нежным голосом, словно бы за что-то просила у меня прощения, она вытащила из сумочки ключи и повернулась к крыльцу. Я медленно зашагал прочь. Но не прошел я и десяти шагов, как услышал ее голос:
– Раиф!
Я обернулся.
– Идите! Идите сюда! – позвала Мария. Было слышно, что она едва сдерживает смех.
– Я счастлива, что мне так быстро представился случай назвать вас по имени! – церемонно, но со смехом сказала она.
Она стояла на ступенях крыльца, и мне пришлось поднять голову, чтобы увидеть ее лицо. Но она стояла в полутьме, и я ничего не видел. Я ждал, что она продолжит разговор. Между тем она, пытаясь сдержать смех, спросила:
– Значит, уходите?
Мое сердце забилось, я сделал шаг вперед. Смутно предположив нечто неясное, не зная даже, радоваться мне этому или нет, и с надеждой, о которой страшно было даже помыслить, я спросил:
– Не уходить?
Мария спустилась вниз. Теперь ее лицо было хорошо видно в свете уличных фонарей. Своими черными глазами она с лукавым любопытством разглядывала меня:
– Вы еще не поняли, почему я позвала вас обратно?
Я понял, понял… И уже хотел с криком «Иду!» броситься к ее рукам. Однако гораздо сильнее этого желания вдруг почувствовал резкую слабость, какую-то растерянность, даже смятение. Густо покраснев, я смотрел перед собой. Нет, нет! Такого я не хотел!
Женщина провела рукой мне по лицу:
– Что с вами? Вы вот-вот заплачете! Вам и в самом деле нужна мать… Скажите: вы сейчас от меня уходили, так?
– Да!
– Мы с вами договорились, что вы больше не должны искать меня в «Атлантике», так?
– Да! И что встретимся завтра днем!
– Где?
Я глупо посмотрел на нее. Об этом я совсем не думал. И спросил умоляюще:
– Вы для этого меня позвали?
– Конечно. Вы действительно не похожи на других мужчин. Для них главное – упрочить отношения. А вы, развернувшись, уходите. Но ведь человек, которого вы ищете, не будет всегда являться у вас на пути по вашему желанию, как сегодня.
Я почувствовал, как гнетущее мою душу сомнение тает. Ведь я боялся пережить с ней обычную интрижку. Я не смог бы пойти на это. Я бы предпочел показаться ей глупым и неумелым, чем увидеть «Мадонну в меховом манто» в подобном положении. Но и такой вариант был бы мучителен. Мысль о том, что она будет смеяться мне вслед, насмехаться над моей простотой и робостью, могла стать столь тяжкой, что мне пришлось бы окончательно отвернуться от людей, полностью замкнувшись в себе и окончательно утратив надежду.
Но теперь на сердце было спокойно. Было лишь невероятно стыдно из-за непристойных подозрений, владевших мной несколько минут назад, и глубокая признательность к стоявшей передо мной девушке, избавившей меня от низких подозрений, охватила меня. Решившись, я с нежданной смелостью произнес:
– Вы поразительная женщина!
– Не торопитесь. Будьте осторожны, когда делаете выводы обо мне! – улыбнулась она.
Я бросился целовать ее руки. Возможно, на глаза мне навернулись слезы. Я видел, что на какой-то миг лицо ее преобразилось, приблизилось ко мне, и она будто обняла меня взглядом, ставшим теплее, чем до сих пор. От счастья, бывшего на расстоянии нескольких сантиметров от моего лица, у меня чуть было не остановилось сердце. Но внезапно она резко высвободила руки, выпрямилась и поднялась на крыльцо.
– Где вы живете?
– На Лютцовштрассе.
– Это недалеко. В таком случае приходите завтра после обеда сюда и встретьте меня!
– В какой квартире вы живете?
– Я подожду вас у окна. Вам нет необходимости подниматься наверх.
Она повернула ключ, уже вставленный в замочную скважину, и вошла в дом.
На этот раз я быстрыми шагами направился домой. Собственное тело казалось мне легче обычного. Перед глазами все время стоял ее образ. Я что-то бормотал на ходу, что именно – сам не понимал. Когда я прислушался к своим словам, понял, что все время повторяю ее имя и говорю ей множество нежных слов. Время от времени я коротко и беззвучно смеялся от радости. Когда я вернулся в пансион, небо начало светлеть.
Возможно, впервые с самого моего детства я заснул без мысли, что жизнь моя бессмысленна и пуста; заснул, не сказав себе тоскливо: «Вот и этот день прошел. И остальные дни пройдут так же. А что потом?»
На следующий день на фабрику я не пошел. Около половины третьего, пройдя через Тиргартен, я подошел к дому, где жила Мария Пудер. «Может, я пришел слишком рано?» – спрашивал я себя. Я не решился беспокоить ее, подумав, что она не спала всю ночь из-за утомительной ночной работы. Я чувствовал к ней такую нежность, что невозможно описать. Я представлял себе, как она лежит в постели, как она дышит, как ее волосы разметались по подушке, и думал, что нет в жизни большего счастья, чем увидеть эту картину.
Казалось, все скопившееся во мне внимание, которое я всю жизнь не желал ни на кого тратить, вся скопившаяся во мне любовь, которую я по-настоящему ни к кому до сих пор не испытывал, готовы были сейчас излиться перед этой женщиной.
Я сознавал, что мне ничего о ней не известно, что мои суждения о ней основываются на воображении и мечтах. Вместе с тем я чувствовал неколебимую уверенность в том, что никогда не обманусь в ней.
Всю мою жизнь я искал, я ждал ее, только ее одну. Разве могли мои чувства, приобретшие остроту и почти болезненную опытность в познании всего, что доводилось встречать мне в жизни, обманываться теперь, когда я изучил ее со всех сторон, сведя воедино все свое внимание, всю свою суть? Прежде эти чувства не ошибались никогда. Они первыми делали суждение о человеке, а затем мой разум и опыт меняли его, и чаще всего ошибочно. Однако истинным всегда оказывалось именно первое чувство. Человек, о котором у меня было хорошее мнение, со временем плохо проявлял себя. А бывало и наоборот. Тогда я говорил себе: «Значит, первое впечатление меня обмануло!» Между тем проходило время – много времени или мало, – а я был вынужден признать правоту первого моего впечатления и то, что изменение его под влиянием рассудка, внешних обстоятельств или обманчивых фактов оказалось ложным и временным.
