Она подняла руки, почти с мольбой посмотрела на меня и протянула ладонь.
Я взял ее за кончики пальцев и произнес:
– До свидания.
– Нет-нет! Так не годится! Вы уходите обиженный. Что я вам сделала? – воскликнула она.
Я с трудом ответил:
– Я не обижен, мне грустно!
– А мне разве не грустно? Меня ты не видишь? Не уходи так… Иди сюда!
Прижав мою голову к груди, она потерлась об нее щекой и погладила меня по волосам:
– А теперь улыбнись мне разок и уходи!
Я улыбнулся и, закрыв лицо руками, выскочил на улицу. И пошел, не разбирая дороги. Было безлюдно, почти все магазины были закрыты. Я шел на юг. Мимо проезжали трамваи и омнибусы с запотевшими стеклами. Я все шел… Начались дома с почерневшими фасадами, мощеные мостовые. Я продолжал путь… Мне стало жарко, я расстегнул пальто. Я дошел до окраины, но все продолжал идти. Шел под железнодорожными мостами, над замерзшими каналами… Все шел и шел. Шел несколько часов. Ни о чем не думал. Лишь щурился от холода и быстро, почти бегом, шагал вперед. Теперь по обеим сторонам от меня были ровные ряды сосен. Время от времени с веток шумно падали комья снега. Мимо проезжали люди на велосипедах, вдалеке, сотрясая землю, проносился поезд. Я все шел… В стороне справа показалось большое озеро, толпа людей каталась по нему на коньках. Я свернул в рощу. В лесу тут и там виднелась лыжня. Кое-где, окруженные проволочной сеткой и укрытые снегом, трепетали сосновые саженцы, похожие на детей в белых пелеринках. Вдалеке показалось двухэтажное деревянное здание пригородного клуба. Я вновь вышел к озеру. Девушки в коротких юбках и молодые люди в подвернутых брюках безостановочно скользили по льду. Иногда кто-то из них вращался на одной ноге или, взяв за руку другого фигуриста, удалялся за мысок неподалеку. Цветные шарфы девушек и светлые волосы юношей развевались по ветру, их тела ритмично покачивались от скорости; издалека казалось, что они делаются то выше, то ниже.
Я шел по щиколотку в снегу и внимательно смотрел на эту картину. Затем, свернув за здание клуба, направился к деревьям, стоящим невдалеке. Мне показалось, что однажды я уже видел все это, но я никак не мог вспомнить, когда был здесь. Примерно в паре сотен метров от здания клуба на пригорке росло несколько старых деревьев. Там я остановился и вновь стал смотреть на толпу катавшихся.
Кажется, я шел уже четыре часа. Я не заметил, как свернул с дороги и пришел сюда. Непонятно, почему я не вернулся в город. Голова горела уже не так сильно, нос вначале онемел от холода, но теперь отошел. Единственное, что я ощущал теперь – огромное чувство пустоты. Часть моей жизни, которую я считал самой наполненной, самой осмысленной и важной, внезапно опустела, утратила весь свой смысл. Я тосковал, как человек, пробудившийся ото сна, в котором осуществились все его заветные мечты. Я не был обижен на нее. Было только очень грустно. «Так не должно было случиться», – говорил я себе. Значит, она никак не могла меня полюбить. Она права. Меня никто никогда не любил. Женщины, вообще-то, престранные создания. Вспоминая свои впечатления о женщинах, я приходил к выводу, что они никогда не могут любить по-настоящему. Когда женщина готова полюбить, она на самом деле не любит, а терзается от неудовлетворенных желаний: пытается восстановить ущемленную гордость, сокрушается из-за потерянных возможностей, и все это является ей под маской любви.
Однако такие рассуждения были несправедливы по отношению к Марии. Несмотря ни на что, она была не как все. К тому же я видел, как она мучалась. Она не могла так переживать только из-за жалости. Она тоже страдала оттого, что искала и никак не могла найти. Но что именно она искала? Чего ей не хватало во мне, точнее, в наших отношениях?
Печально видеть, что когда, как кажется, женщина отдает все, она на самом деле не отдает ничего; грустно признавать, что в тот миг, когда, кажется, она ближе всего, она на самом деле бесконечно далека – настолько, что невозможно измерить.
Так не должно было случиться. Но теперь, как сказала Мария, делать было нечего, а уж особенно мне…
Какое право она имела так обойтись со мной? Много лет я жил, не сознавая, как пуста моя жизнь, отдалялся от людей, приписывая это странностям своей природы; я полз по жизни, но у меня не было никаких мыслей, какой должна быть моя жизнь, чтобы я был счастливым. Я чувствовал одиночество и страдал. Но тогда я не надеялся, что от этого можно избавиться. Когда Мария, вернее, ее портрет появился передо мной, я был именно таким. А она вырвала меня из темного, беззвучного мира, вывела на свет, к настоящей жизни. Я только с ней заметил, что у меня есть душа. А сейчас это все исчезало – так же беспричинно и внезапно, как появилось. Но я теперь никак не мог вернуться к прежнему сну. Отныне мне предстояло – все время, пока я жив, – странствовать по миру, встречать разных людей, говорящих на известных и неизвестных мне языках, и повсюду, в каждом встречном искать ее, Марию Пудер, Мадонну в меховом манто. Я уже знал, что нигде не смогу ее найти. Но не искать я не смогу. Она обрекла меня на вечный поиск неизвестного, никогда не существовавшего на земле. Она не должна была так поступать…
Грустные мысли одолевали меня. Отныне меня ожидает множество печальных лет. И примириться с тяжестью этой мысли нет сил. Едва подумав об этом, я вспомнил, где находился, – будто пелена упала с глаз. Озеро называлось Ванзее. Однажды мы с Марией ездили в Потсдам гулять в парке дворца «Сан-Суси» Фридриха II. Это место Мария показала мне из окна вагона и сказала, что под деревьями, где я сейчас стоял, около сотни лет назад немецкий поэт Клейст с возлюбленной совершили самоубийство.
Что привело меня сюда? Почему, следуя наугад, я сразу подошел к этим деревьям, как только увидел их? И зачем я вообще шел сюда, словно с кем-то договаривался? Был ли мой приход сюда, где двое влюбленных расстались с жизнью, решив даже умереть вместе, своеобразным ответом ей, человеку, которому я доверял больше всего на свете и который считал, что двое могут сближаться только до определенного предела? Или мне хотелось лишь убедиться и напомнить себе, что на свете бывают влюбленные, которые идут до конца? Не знаю. Не могу даже точно утверждать, думал ли я о чем-то в тот момент. Но земля, на которой я стоял, внезапно стала жечь мне ноги! Мне казалось, я видел, как они лежат рядом – мужчина с пулей в голове и женщина с пулей в груди. Казалось, я стою на их крови, которая стекает с пригорка извилистыми ручейками в маленькую лужицу. Их кровь слилась воедино, как их судьбы. И они лежали здесь, в нескольких шагах от меня. И они вместе навсегда… Попятившись, я бросился бежать – той же дорогой, что и пришел.
Снизу, с озера, доносился смех. Обнявшись за талию, пары катающихся сновали по озеру, словно бы пустившись в какой-то нескончаемый танец. Дверь клуба то и дело хлопала, изнутри доносился топот и громкая музыка. Те, кому надоедало кататься, поднявшись по склону на холм, шли в клуб: там можно было выпить грога и потанцевать.
Они веселились. Они жили. А я, наедине с собой и своими мыслями, был хуже них. Я всегда полагал, что свойство выделяться из массы есть признак не богатства души, а, напротив, ее ущербности. Обычные люди живут на свете как надо, выполняют свои обязанности, создают что-то новое. А что такое я? Чем занималась моя душа, кроме того, что точила меня, как червь – дерево? Эти деревья, снег, укрывший их ветви и корни, это деревянное здание, граммофон, замерзшее озеро и, наконец, эти люди, такие разные, заняты делом, которое поручила им жизнь. В каждом их движении крылся смысл, незаметный с первого взгляда. А я – как колесо телеги, которое крутится вхолостую, соскочив с оси, и еще пытаюсь извлечь преимущества из своего положения. Ясно, что я – самый бесполезный человек на свете. Если бы меня не было, жизнь бы ничего не потеряла. От меня никто ничего не ждет, размышлял я, и я ни от кого ничего не жду.
