Потом осторожно опустил ее на подушку:
– Ты устанешь!
– Нет-нет, не надо. – Она обняла меня за руку. А затем, сверкнув глазами, добавила: – Теперь я знаю, чего нам не хватало! Это связано не с тобой, а со мной… Оказывается, это мне не хватало веры… Я не могла поверить, что ты так сильно меня любишь, поэтому думала, что и я тебя не люблю. Я только сейчас это поняла. Значит, люди лишили меня способности верить. Но теперь я верю. Ты заставил меня поверить. Я тебя люблю… Нет, я не схожу по тебе с ума, я просто спокойно тебя люблю. Я хочу тебя… Такое сильное желание… Ах, если бы мне только было лучше… Интересно, когда я поправлюсь?
Я не ответил ей, а лбом обтер ей слезы.
С того момента мы не разлучались, пока она не поправилась окончательно и не встала на ноги. Мне приходилось оставлять ее на несколько часов, чтобы купить еды и фруктов или зайти в пансион сменить белье, и тогда время начинало тянуться ужасно медленно. Поддерживая под руку, я сажал ее на диван или набрасывал ей на плечи тонкую кофточку и испытывал бесконечное счастье от того, что посвящаю жизнь другому человеку. Сидя рядом перед окном, мы часами молча смотрели на улицу, иногда переглядываясь и улыбаясь друг другу; мы словно становились детьми: она – из-за болезни, а я – от счастья. Прошло несколько недель, и у нее прибавилось сил. Мы начали выходить на полчаса, если погода была хорошей.
Перед прогулкой я заботливо одевал ее, даже надевал ей чулки – она кашляла, если сама наклонялась. Затем, накинув ей на плечи шубу, я помогал ей медленно спуститься с лестницы. Потом мы отдыхали на скамейке недалеко от ее дома, а оттуда шли к берегу какого-нибудь озера в Тиргартене и долго любовались водой с водорослями и лебедями.
А однажды все закончилось… Закончилось так просто, так быстро, что я сначала даже ничего не понял. Помню, я был огорчен и удивлен; но даже не подозревал, какое большое, какое неотвратимое влияние окажет то событие на мою жизнь.
В последнее время я стеснялся приходить в пансион. Хотя за комнату было уплачено вперед, хозяйка стала вести себя со мной несколько холодно, так как я перестал там ночевать. А однажды фрау Хеппнер сказала:
– Если вы переехали в другое место, скажите нам, чтобы мы сообщили в полицию. А не то мы будем виноваты!
Я попытался пошутить:
– Как я могу вас покинуть? – и ушел к себе. Комната, в которой я жил больше года, мои вещи, почти все привезенные мною из Турции, разбросанные по комнате книги показались мне чужими. Открыв чемодан, я взял то, за чем пришел, и завернул в газету. В это время вошла служанка:
– Вам три дня назад пришла телеграмма! – и протянула сложенную бумажку.
Сначала я ничего не понял. Все не мог взять телеграмму из рук служанки. Нет, эта бумажка не могла иметь ко мне никакого отношения. Я не желал знать, что там написано, я надеялся, что сумею отогнать несчастье, кружившее надо мной.
Служанка, увидев, что я не реагирую, положила телеграмму на стол и вышла. Я вскочил и одним движением распечатал телеграмму. Будь что будет.
Телеграмма была от мужа сестры. «Твой отец умер. Деньги на дорогу выслал. Приезжай немедленно». И все. Несколько простых, ясных слов. Я долго смотрел на листок бумаги в руке. Прочитал каждое слово несколько раз, затем встал, зажав под мышкой собранный пакет, и вышел.
Что произошло? Вокруг ничего не изменилось. Все оставалось таким, как было. Перемены не было ни во мне, ни в предметах, окружавших меня. Мария, должно быть, ждала меня у окна. Но я уже был не тот, что полчаса назад. За несколько тысяч километров от меня внезапно умер человек; и хотя это произошло много дней, может, даже много недель назад, ни я, ни Мария ничего не почувствовали. Шли дни, похожие один на другой. А бумажка размером с ладонь внезапно изменила все. Она забирала меня из этого мира и возвращала в тот, напоминала мне, что я здесь чужой, что принадлежу далеким краям, откуда пришла телеграмма.
Я сознавал, что считать свою нынешнюю жизнь, начавшуюся несколько месяцев назад, настоящей и надеяться на ее продолжение значило бы сильно обманываться. В то же время я не желал признать истину. Так не должно было случиться. Не так важно родиться где-то и быть сыном какого-то человека. Самое важное – обрести счастье в этом мире, где двоим людям так сложно найти друг друга. Остальное – лишь детали. Остальное должно складываться само собой, должно быть нацелено на главное, подчиняться главному: мы нашли друг друга.
Однако я хорошо понимал, что этого не будет. Ведь наша жизнь часто бывает игрушкой некоторых незначительных обстоятельств и деталей, потому что и состоит из деталей. Наша логика никогда не совпадает с логикой жизни. Женщина может выглянуть из окна поезда, и в это время ей в глаз попадет уголек, вылетевший из трубы паровоза, она потрет глаз, и крошечная случайность приведет к тому, что один из самых прекрасных глаз мира ослепнет. Или вот взять черепицу: легкий порыв ветра сорвет ее, и она разобьет голову человека, разумом которого восхищается эпоха. Конечно, никому не придет в голову размышлять, что важнее – глаз или уголек, черепица или человеческая голова, мы вынуждены принимать все как есть и, не задумываясь, покорно смиряться и со многими другими капризами жизни.
Но правильно ли это было? Действительно: иногда происходят события, которые невозможно предотвратить, и невозможно понять их причину, их логику. Но порой происходит нечто настолько нелогичное и непоследовательное, чего вполне могло и не быть, хотя оно и свершилось якобы по законам природы. Например, что связывало меня с Хавраном? Несколько оливковых рощ, несколько мыловарен, несколько родственников, с которыми я никогда не стремился знаться… Между тем к этому городу я был привязан всей жизнью, всей душой. Тогда почему нельзя здесь остаться? Очень просто: в Хавране дела придут в запустение, мужья сестер не будут присылать мне денег, и я, будучи неспособен ничем заняться, буду терпеть лишения. К тому же было еще много других мелких обстоятельств: паспорт, виза, разрешение на пребывание… Невозможно осознать, насколько все это важно для человеческой жизни в целом, но очевидно, что все это было достаточно важным, чтобы изменить ход моей жизни.
Когда я рассказал об этом Марии, она долго молчала. На ее лице блуждала странная улыбка, она смотрела перед собой, словно говоря: «Я так и знала!» Я думал, что если расскажу обо всем, что происходит у меня в душе, то буду выглядеть смешным, и я, прилагая огромные усилия, старался сохранять спокойствие. Только несколько раз я проговорил:
– Что мне делать? Что делать?
– Что тебе делать? Ехать, конечно! Я тоже уеду на время. Я ведь еще долго не смогу работать. Побуду в Праге, с мамой. Может быть, тамошняя жизнь на свежем воздухе пойдет мне на пользу. Весну проведу там.
Мне показалось немного странным, что она заговорила о своих планах, словно забыв обо мне. А она украдкой смотрела на меня.
– Когда ты собираешься ехать?
– Не знаю. Как только получу деньги на дорогу, нужно ехать…
– Может, я уеду раньше.
