Женщина болтала всю дорогу. Девочка шла на несколько шагов впереди, трогая деревья на обочине. Когда мы почти подошли к вокзалу, я принял окончательное решение и, стараясь сохранять как можно более безразличный вид, заговорил:
– В Берлине у вас много родственников?
– Нет, не очень. Я вообще-то родом из Праги, из чешских немцев. А первый муж был голландцем… Почему вы спрашиваете?
– Когда я был там, я знал одну женщину, которая говорила, что она – ваша родственница.
– Где?
– В Берлине… Я случайно встретил ее на одной выставке. Кажется, она была художником.
Женщина внезапно оживилась.
– Так… А дальше? – сказала она.
Поколебавшись, я ответил:
– Дальше… Не знаю… Кажется, мы однажды долго разговаривали. У нее была очень красивая картина. Вот поэтому…
– Вы помните, как ее звали?
– Кажется, Пудер… Да-да, Мария Пудер! Под картиной было подписано. И в каталоге тоже.
Женщина молчала. Я взял себя в руки:
– Вы с ней знакомы?
– Да. А почему она вам сказала, что она моя родственница?
– Не помню… Кажется, я рассказывал о нашем пансионе, а она сказала, что у нее там родственница… Или как-то по-другому… Я сейчас не могу вспомнить. Ведь десять лет прошло!
– Да… Срок не маленький. Ее мать говорила мне, что Мария рассказывала, будто у нее был приятель-турок и что она однажды весь день говорила о нем. Я тогда подумала, не вы ли это. Разве не странно, что женщина так ни разу и не видела этого турка, которым так восхищалась ее дочь? В тот год она уехала в Прагу и потом от дочери узнала, что турецкий студент уехал из Берлина!
Мы пришли на вокзал. Женщина шла к поезду. Я боялся, что если мы сменим тему, то больше не сможем вернуться к этому разговору и я не смогу узнать то, что мне хотелось знать больше всего. Поэтому я с большим интересом посмотрел ей в глаза, ожидая продолжения.
Мальчишка-носильщик из гостиницы занес в вагон вещи, женщина отпустила его и повернулась ко мне.
– Почему вы спрашиваете? – спросила она. – Вы говорили, что очень мало знали Марию.
– Да… Но она, наверное, произвела на меня очень сильное впечатление, Мне так понравилась ее картина…
– Она была хорошим художником.
Я почувствовал неясную тревогу и спросил:
– Вы сказали – была художником? А сейчас – нет?
Женщина, осмотревшись по сторонам, поискала девочку и, увидев, что та зашла в вагон, тихо сказала:
– Конечно, нет… Потому что ее уже нет в живых!
– Как?
Я почувствовал, что это слово вырвалось у меня как крик. Люди вокруг обернулись, а девочка высунула голову из окна купе и с удивлением взглянула на меня.
Женщина внимательно меня разглядывала:
– Почему вы так удивились? Почему побледнели? Вы же сказали, что мало ее знали?
– Как бы то ни было, – ответил я, – такая неожиданная смерть!
– Да. Но это не новость. Кажется, уже десять лет прошло, как она умерла.
– Десять лет? Невозможно…
Женщина снова пристально на меня посмотрела и слегка отступила:
– Я вижу, вас интересует судьба Марии Пудер. Лучше я быстро расскажу вам, – сказала она. – Примерно через две недели после того, как вы уехали в Турцию, мы с герром Дёппке тоже отправились в путь и поехали к нашим родственникам, у которых было имение под Прагой. Там мы случайно встретили эту Марию Пудер с матерью. У меня с ее матерью были не очень хорошие отношения, но там мы этого не вспоминали. Мария плохо себя чувствовала и была очень слаба, она говорила, что перенесла в Берлине тяжелую болезнь. Через какое-то время они вновь вернулись в Берлин. Девушка уже почти поправилась. Мы тоже уехали, в Восточную Пруссию, на родину мужа. Когда зимой вернулись в Берлин, узнали, что Мария Пудер умерла в начале октября. Конечно, я сразу забыла всякую обиду и разыскала ее мать. Та была в страшном горе, выглядела чуть не на шестьдесят… Между тем тогда ей было только сорок пять – сорок шесть лет. Она нам рассказала, что, когда они уехали из Праги, Мария заметила у себя кое-какие перемены, пошла к врачу, и выяснилось, что она беременна. Она очень радовалась, но, несмотря на настойчивые просьбы матери, не сказала, от кого ребенок. Только все время твердила: «Потом узнаешь!» и говорила о путешествии, в которое собиралась отправиться. К концу беременности здоровье ее начало ухудшаться, врачи сочли роды опасными, и, несмотря на несколько затянувшееся положение, попытались вмешаться, но Мария никак не соглашалась, чтобы трогали ребенка. Затем ей внезапно стало плохо, ее отвезли в больницу. Кажется, у нее было много альбумина… К тому же болезнь, которую она перенесла до этого, ослабила ее организм. Перед родами она несколько раз впадала в полное забытье. Врачи все-таки вмешались, извлекли и реанимировали ребенка, но, несмотря на это, приступы у Марии продолжились, а через неделю она умерла в коме. Она не могла ничего сказать. Она никак не предполагала, что умрет. Даже в последние минуты, когда она была в сознании, она говорила матери что-то непонятное: «Когда ты узнаешь, то удивишься, но потом будешь довольна!» – и никак не называла имени отца ребенка. Мать потом вспоминала, что перед ее отъездом в Прагу дочь часто рассказывала ей о каком-то турке. Но она ни лица его не видела, ни имени его не знала… Девочка до четырех лет была в больницах и диспансерах, а затем бабушка забрала ее… Немного слабая и тихая, но очень милая девочка… Вы не находите?
Я почувствовал такую слабость, что едва не упал. У меня кружилась голова. Несмотря на это, я крепко стоял на ногах и улыбался.
– Эта девочка? – спросил я и головой указал на окно вагона.
– Да… Прелестная, правда? У нее такой хороший характер, и она такая спокойная! Могу представить, как по ней соскучилась бабушка!
Говоря это, женщина пристально смотрела мне в глаза. Ее глаза сверкали, как мне показалось, почти враждебно.
Поезд вот-вот должен был отправиться. Она вошла в вагон.
Через какое-то время они обе показались в окне. Девочка с безразличной улыбкой рассматривала вокзал и время от времени бросала взгляд на меня. Пожилая и полная женщина ни на миг не сводила с меня глаз.
Поезд тронулся. Я помахал им рукой. Я заметил, как фрау Дёппке коварно улыбается.
Ребенок отошел от окна…
Все это произошло вчера вечером. Сейчас, когда я пишу эти строки, минуло чуть больше суток.
Ночью я не смог заснуть ни на минуту. Лежа на спине в кровати, я все время думал о девочке в поезде. Я словно бы видел ее головку, покачивающуюся в такт движениям вагона. Девочка с густыми волосами… Я не знал ни цвета ее глаз, ни цвета волос, ни даже ее имени. Я не обратил на нее внимания. Я даже ни разу не поинтересовался ею и не взглянул ей в лицо, хотя она была рядом со мной, на расстоянии шага. Я даже не пожал ей ручку, когда мы расставались. Я ничего не знал… Господи Всемогущий, я ничего не знал о своей дочери… Конечно же, женщина о многом догадалась… Иначе почему она так злобно на меня смотрела? Должно быть, что-то заподозрила… Забрала девочку и уехала… Сейчас они в пути… Колеса мчатся, стучат по рельсам, головка моей спящей дочери покачивается в такт…
