Социальное государство и неврастения: баталии вокруг «рентного невроза»
Политизация медицинского дискурса нервов проявилась особенно ярко при обсуждении «травматического невроза», где «жесткие» позиции обозначились наиболее ярко. Наряду с этим прослеживается и долгое, вопреки всем противодействиям, существование «мягкой» линии.
В терминологии того времени под «травматическим неврозом» понималось тяжелое хроническое нервное расстройство без видимых органических нарушений, наступающее вследствие несчастного случая. Это понятие было близко к неврастении: симптомы по большей части были одинаковы, порой на обе темы писали одни и те же авторы. Тем не менее изучение травматического невроза погружает читателя в совершенно иную атмосферу и показывает тех же авторов в ином свете. Если в случае неврастении принципиальные расхождения отсутствовали, то вокруг травматического невроза разгорелись споры на десятилетия, и острота их со временем только нарастала. Здесь обсуждались требования о возмещении ущерба и получении пенсии, если пострадавшие были застрахованы от несчастного случая, или же, если они считали причиной своего нервного расстройства железнодорожную аварию, на железную дорогу ложилась материальная ответственность независимо от вины. Пострадавшие должны были достоверно доказать существенность своих жалоб и то, что они начались именно с момента несчастного случая. Поскольку точно этого доказать было нельзя, а заключение в существенной степени зависело от мнения врача, вопрос приводил к бесконечным спорам, тем более что зачастую речь шла о больших деньгах, потому что пенсии жертвам несчастных случаев обычно значительно превышали жалкие выплаты по инвалидности (см. примеч. 125). На эти деньги, в отличие от пенсии по инвалидности, вполне можно было жить. Отсюда и подозрение, что за травматическим неврозом в действительности скрывался «рентный невроз»
[208]: сознательное или бессознательное желание получить ренту, имитируя нервное расстройство.
Борьба вокруг «рентного невроза» проливает новый свет на некоторые детали истории неврастении. Длинные списки возможных причин неврастении были способны разрушить простую причинно-следственную схему, лежавшую в основе диагноза «травматический невроз». То, что неврастению стали обнаруживать у рабочих, может показаться социальным достижением, однако это позволяло допускать, что рабочий, пострадавший от несчастного случая, был «нервозным» и до него. «Медико-механические» тренажеры в неврологических лечебницах служили врачам для разоблачения симулянтов, разыгрывавших нарушения телесных функций (см. примеч. 126).
У теории травматического невроза было два корня. Первый – спинальная ирритация и связанное с ней внимание к неврологическим последствиям железнодорожных аварий (в 1866 году лондонский хирург Эриксен даже ввел термин «железнодорожный позвоночник» – Railway Spine). Второй – принадлежавшее Шарко понятие травматической истерии, которое отводило огромную роль навязчивым представлениям и впоследствии вдохновило Фрейда. Но травма в понимании Шарко не служила обоснованием юридических исков на возмещение ущерба. Понятие травматического невроза, вызвавшее многолетние баталии, было, как пишет швейцарский автор Эстер Фишер-Хомбергер, «дитя немецкого духа» (см. примеч. 127).
Зачинателем дискуссии выступил Герман Оппенгейм, который в 1889 году, опираясь на пятилетний опыт работы в Шарите, опубликовал статью о «травматических неврозах». В то время ему был всего 31 год, он защитил в Берлине диссертацию и был восходящей звездой неврологии. Профессорского места он тем не менее так и не получил, потому что, будучи евреем и сыном раввина, отказался креститься, что было в то время практически необходимым для университетской карьеры. Решающее значение в вопросах ренты в случае травматического невроза он отвел неблагоприятному прогнозу: если за один-два года состояние пациента не улучшилось, то это признак хронического нервного нарушения, и пациента следует отправлять на пенсию, чтобы предохранить его от тяжелого психоза или самоубийства (см. примеч. 128).
В том же году, когда появилась статья Оппенгейма, Имперская страховая служба (ИСС) вынесла принципиальное решение, признававшее травматический невроз таким последствием несчастного случая, которое влечет за собой обязательную выплату компенсации. Это признание последовало так стремительно, как будто ИСС только и дожидалась медицинской теории Опенгейма. Действительно, при возмещении ущерба пострадавшим на железной дороге дефицит подобной теории был заметен. Прецедентным стал случай железнодорожного рабочего Юлиуса Рёля, который 9 сентября 1886 года при маневрах локомотива получил тяжелое ранение левого плеча с последующим временным параличом всей руки. Несчастные случаи во время маневровых работ, когда пострадавшему грозило быть просто раздавленным, казались тогда наиболее страшными. Случай Рёля не мог быть симуляцией. ИСС удовлетворила его жалобу, хотя и в осознании «тяжелой мысли», «что при нехватке доказуемых патолого-анатомических изменений и множестве болезненных проявлений исключительно субъективного характера […] такое признание откроет обширное поле для симуляций и злоупотреблений» (см. примеч. 129). Проблемы, создаваемые этим прецедентом, были ясны с самого начала.
Железная дорога не заставила себя ждать. Еще за 10 лет до этого, в 1880 году в анналах Шарите значилось, что вследствие Имперского закона об обязательной компенсации 1871 года участились случаи, при которых «заболевания нервной системы, возникшие вследствие ранений на железной дороге, […] стали доходить до сведения и оценки врачей». После решения ИСС 1889 года кривая случаев возмещения вновь начинает расти. Хотя травматический невроз мог стать следствием любого несчастного случая, но на практике медики и судьи долго еще склонялись к тому, чтобы признавать его прежде всего у жертв железнодорожных аварий (см. примеч. 130).
С современной точки зрения бросается в глаза, что в этих дебатах не обращали особого внимания на автомобильные аварии, хотя каждая из них становилась в то время событием для прессы. Однако езда на автомобиле считалась скорее спортом, и участники аварий, по крайней мере те из них, кто находился в автомобиле, стремились преодолеть их последствия со спортивных позиций. Так что по иронии судьбы жалобы на травматический невроз несравнимо сильнее затронули железную дорогу, чем намного более опасный автомобиль.
Еще одной темой наряду с железной дорогой были удары электрическим током. Поскольку было известно, что нервная система функционирует посредством электрических импульсов, можно было заключить, что несчастные случаи с электричеством для нее особенно разрушительны. Особенное внимание уделялось телефонисткам, которые из-за несовершенства изоляционных технологий «получали ток», как тогда говорилось, если нетерпеливые клиенты слишком сильно стучали по рычагам своих аппаратов. Поскольку считалось, что профессия «телефонных барышень» и без того делает их неврастеничками, травматический невроз у них конкурировал с неврастенией.
Альберт Эйленбург утверждал, что большинство так называемых электрических несчастных случаев становились «несчастными» не из-за электричества, а вследствие психического возбуждения. По его мнению, неслучайно, что эти «несчастные случаи» (Эйленбург заключал эти слова в кавычки) происходят, прежде всего, с «молодыми, анемичными или предрасположенными к неврозу» телефонистками. Ганс Курелла, в то время главный врач в лечебнице Эренвалля и специалист по электропатологии, возмущался манерой Эйленбурга мгновенно констатировать у молодых женщин «чисто психогенные расстройства» и говорил, что не стоит удивляться тому, как жестоко доверенные врачи телеграфа ведут себя с несчастными телефонистками, «если даже такие авторитеты, как Эйленбург высказываются в подобном смысле».
