Об изменении тренда в неврологии от отдыха к укреплению духа свидетельствовало и появление новых технических приспособлений. Парадигму задал велосипед, который Золя в 1898 году назвал средством «воспитания воли» для девушек, а автор «философии велосипеда» Бертц в 1900 году – «славной школой мужества». Велосипеду приписывалась особенная роль в укреплении нервов. Сходным эффектом обладало раскрепощение в обращении с водой. Современный водопровод, в котором вода подавалась под давлением, изменил процедуру принятия душа. Она стала более волнительной, чем прежде, когда душ был обычной лейкой. По сравнению с квиетизмом теплой ванны тугие струи душа несли с собой новую философию воды. А уж как отличалось от «ванного квиетизма» купание в волнах Северного моря! Кабирске, председатель Бреслаусского общества крытых бассейнов и пресс-секретарь Немецкого союза народных купален, в 1899 году воскликнул: «Душ – хорошо, купание – еще лучше, но все превосходит плавание, венец всего, что связано с водой». Он также ссылался на «нервозную эпоху» и подчеркивал ценность плавания для «крепости нервов». В целом массовый спорт, пришедший на рубеже веков из Англии в Германию, принес с собой множество новых впечатлений и открытий собственного тела, повлиявших, в частности, и на лечение нервов. Люди поняли, что могут выдержать больше, чем казалось, и что телесное усилие даже идет им на пользу (см. примеч. 17).
На рубеже веков в моду вошла – родом из Швеции – «механотерапия» с аппаратами Цандера и «упражнениями на сопротивление». Этот опыт нес радость изобретений и новых открытий. Некоторые аппараты приводились в действие мотором через систему передач и придавали гимнастическому залу вид «хотя и очень чистого», но фабричного помещения. Отто Бинсвангер в 1903 году восторженно рассказывал об одной «юной шведке», которая привезла с собой в Йену новейшие достижения шведской лечебной гимнастики: «Даже не знаю теперь, как бы я лечил неврастению и истерию без отделения механотерапии». Собственно, «механотерапевтический тренд» противоречил общей психизации учения о нервах, но «упражнения на сопротивление» можно было интерпретировать как упражнения на укрепление силы воли. Тем не менее уже скоро польза аппаратов Цандера для нервов стала вызывать сомнения. Были и совсем резкие высказывания: «Не могу представить себе ничего более ужасного и возбуждающего нервную систему, чем аппарат для гребли или гимнастическую лестницу» в спальне, – ворчал Пельман. По его мнению, если терапию покоя непременно нужно дополнять движением, то лучшим методом была бы полезная работа. Как можно видеть, менталитет Trimmdich
[217] только-только зарождался; преобладала точка зрения, что усилие и напряжение должны иметь какой-то смысл (см. примеч. 18).
Мысль о том, что труд полезен для здоровья, конечно, не новая. Разумеется, предполагалась умеренная физическая работа, не слишком монотонная и разгоняющая кровь. Иоганн-Кристиан Гейнрот (1777–1843), один из ведущих представителей школы психиков, имя которого было забыто, а затем восстановлено Мёбиусом, считал «занятость» «универсальным лечебным средством для успокоившихся» больных. «Труд – лучшее лекарство» было лозунгом Боделынвинга в основанной им колонии Вефиль, где участие больных в работе приветствовалось уже по экономическим причинам, но и соответствовало пожеланиям многих пациентов. Мёбиус обосновывал трудовую терапию принципом покоя: как бы «удивительно» это ни звучало, писал он, – но на вопрос о том, как «больному обрести покой и мир в душе», правильным ответом будет: «через труд». Еще легче было обосновать трудовую терапию принципом укрепления воли. Пациентам из образованных слоев общества, не имевшим привычки к физическому труду, требовалось серьезное внутреннее усилие, чтобы выдержать трудовую терапию. Автор исследования 1905 года, написанного по материалам лечебниц «Дом Шёнов» и Констанцерхоф, с явным сарказмом пишет, что «вопреки всем настойчивым призывам о лечебной пользе труда не так просто подвигнуть нервного тайного советника, университетского профессора, майора или советника коммерции к работе садовника, столяра или переплетчика». В 1913 году «Дом Шёнов» для небольшой группы тщательно отобранных больных ввел в свою программу «упражнения для воли» следующего типа: «участники под руководством тренера вместе принимают определенные позы и выдерживают их в течение краткого или более длительного времени. Моделями для таких поз служат античные и современные скульптуры». «Упражнением для воли» стала популярная в то время игра в «живые скульптуры». Насколько безобидные практические последствия имел новый культ воли до 1914 года, настолько сильно все изменилось, когда он перешел в сферу политики.
Эмиль Дюркгейм в памфлете 1915 года «ÜAllmagne au-dessus de tout»
[218]видел в стремлении Германии к статусу мировой державы «болезненную гипертрофию воли, своего рода манию воли» – идею, что олицетворяемая государством коллективная воля способна перешагнуть границы, заданные природой вещей. Он имел в виду, что подлинный источник немецкого национализма нельзя слишком идеологизировать, это была не идеология, а скорее «конкретное живое чувство»: «чрезмерная жажда воли». Хотя сочинение Дюркгейма было данью военной пропаганде, его тезис не был полностью ошибочным. Правда, в Германии мания воли была еще молода, истоки ее лежали скорее на западе Европы, не в последнюю очередь во Франции. Уже в словах Руссо о volonte generale
[219] звучала надежда преодолеть лабильность индивида за счет коллективной воли. Справочник Гебхардта «Как стать энергичным» во введении к разделу о «самостоятельной тренировке воли» ссылался на Поля-Эмиля Леви и на Амбруаза Огюста Льебо, основателя школы Нанси. Леви принципиально отвергал курс покоя и восторженно ратовал за «воспитание воли». В 1880-х годах французы изобрели «заболевания воли», а в последние годы перед мировой войной во французской популярной гигиенической литературе, как и в Германии, заметно усилился культ силы воли (см. примеч. 19).
В Англии терапия воли также имеет более долгую историю, чем в Германии. Мать Вильгельма II, британская принцесса Виктория, уже в 1861 году, беспокоясь о «взбудораженных нервах» своего супруга, призывала его применить «немножко силы воли» и тем самым познакомила берлинский дворец Гогенцоллернов с новейшими достижениями английских учений о нервах и силе воли. В викторианской Англии обращение медиков к силе воли имело моральный подтекст. Исследовательница Джанет Оппенгейм считает, что XIX и начало XX веков стали «трагедией британской психиатрии», потому что методы лечения были в это время ограничены господствующей в обществе моралью и бессмысленными призывами к воле, которой полагалось быть свободной и вместе с тем соответствовать той же основной морали (см. примеч. 20).
В США споры между философией досуга и философией активной суеты обнаруживаются в переписке между Уильямом Джеймсом, философом и психологом, и его отцом Генри. Генри Джеймс всегда беспокоился, как бы излишняя работа не повредила его здоровью. Неутомимый Уильям, хрестоматийный неврастеник по понятиям того времени, напротив, вечно стремился к движению и разнообразию, пусть и с ущербом для здоровья. В Германии он увидел женщину, занимавшуюся тяжелым трудом, и стал убеждать свою сестру в том, что работающая женщина – это идеальная и счастливая женщина. Он делил людей на два идеальных типа: «нежноногие из Бостона» и «суровые как Скалистые горы». В эссе «Евангелие расслабления» (1899) он писал, что американцев делает нервными не чрезмерная работа, а неверная жизненная установка. Когда американец приезжает из Европы и в его памяти еще свежи европейские лица, ему бросается в глаза «дикий взгляд» на лицах земляков. Этот взгляд объясняется «слишком отчаянной жадностью и страхом или чрезмерной ответственностью и любезностью». Лечебный курс покоя против этого совершенно ошибочен. Тем не менее в следующем году он отправляется на курс лечения в Бад Наухайм.
