Тем не менее было бы совершенно неправильным трактовать дискурс нервов во время войны как непосредственное продолжение предвоенного и проецировать воспевание «стальных купаний» на прошлые годы. До 1914 года в учениях о нервах «стальные купания» не играли никакой роли даже в исходном, бальнеологическом смысле. Курс лечения железосодержащей водой принадлежал тогда скорее народной, чем научной медицине. До 1914 года милитаристская «стальная ванна» вообще не обсуждалась в терапии нервов. «Кто сегодня может мечтать о войне?» – спрашивал в 1912 году Жено Колларитс. Отто Бинсвангер, отмечая через несколько месяцев после начала войны ее целебный эффект, описывал это как «примечательный опыт» и в явном противоречии к своей прежней точке зрения:
«За последний год и к моменту начала войны у меня на лечении находился целый ряд молодых людей со слабыми нервами: трусоватых, малодушных, нерешительных, слабовольных, чье самосознание и чувства определялись лишь собственным Я и полностью исчерпывались жалобами на физические и душевные недомогания. И тут началась война. Вся болезненность с них внезапно сошла, они подали заявления добровольцами на фронт и, что мне кажется еще более примечательным, все, за одним-единственным исключением, выдержали испытания».
Чувство новой силы, сопровождающее начало войны, было тем более убедительным, что ко многим пришло совершенно неожиданно, вопреки всем ожиданиям. Марианне Вебер показалось «чудом», что война оказала благотворное воздействие на нервы ее мужа Макса Вебера (см. примеч. 82). Но, может быть, диспозиция для такого коллективного ощущения подспудно сложилась уже давно?
В предвоенные годы обнаруживается теория, что война нуждается в крепких нервах, но не теория о том, что война их создает. В 1905 году Вильгельм II по поводу поражения России в Русско-японской войне заметил, что русской армии «не хватило нервов вследствие алкоголя и разврата», т. е. увязал борьбу с нервозностью с борьбой против алкоголизма. В том же году спикер «Немецкого общества против злоупотребления спиртными напитками» заявил, что «победителем в решающей битве» станет «трезвая армия». В 1910 году Вильгельм II в речи перед офицерами флота и кадетами снова использовал антиалкогольный лозунг: «Следующая война и следующая морская битва потребуют от вас здоровых нервов. Нервы решат ее исход». Знал ли он, какие статистические данные поступали с военно-морских судов? Адмирал фон Мюллер сообщает, что в рукописи для речи кайзера он записал «железные нервы», а тот заменил это на «твердые как сталь». Вильгельм продолжил свою речь: «Победителем станет та нация, которая потребляет меньше всего алкоголя». Немецкие борцы с алкоголизмом позаботились о том, чтобы слова кайзера стали крылатыми. Сам кайзер повторил их в декабре 1914 года перед войсками Восточного фронта. Герман Гессе впоследствии вспоминал, какое «ужасающее впечатление» произвели на него слова кайзера. Ведь для «думающих, для тех, у кого есть чутье завтрашнего дня» Вильгельм, сам того не зная, предсказал поражение Германии. «Все знали, что нервы у Германии ни в коем случае не сильнее, а слабее, чем у ее врагов на Западе» (см. примеч. 83). Однако если Гессе думал, что сам Вильгельм II в 1910 году был уверен в крепости немецких и своих собственных нервов, то он ошибался. Учитывая предшествующие обстоятельства – политизацию нервного дискурса, – Альхесирас, скандалы с Эйленбургом и «Daily Telegraph», вряд ли можно сомневаться в том, что в словах кайзера был подспудный страх, тем более что кайзер связывал крепость нервов с трезвостью. Никто бы тогда не поверил в особую трезвость немецкого народа.
Одним из немногих довоенных примеров, когда авторитетный врач прямо говорил о целительном воздействии войны на нервы, служит доклад «Медицина и сверхкультура», прочитанный Вильгельмом Гисом-мл. в марте 1908 года на заседании Берлинского медицинского общества. Родившийся в 1863 году Гис мог сохранить о бисмарковских войнах лишь детские воспоминания, тем не менее из опыта былых военных кампаний он вынес квинтэссенцию: «Когда дело плохо, нервозность прекращается». «Необходимость борьбы, – утверждал он, – ощущается со всех сторон», однако эта борьба не обязательно должна быть военной. «Усыпляющее воздействие слишком безопасного существования» можно компенсировать через «войну в мирное время». «Военная служба – вот настоящая школа здоровья». Хотя в его логику вполне вписывается тоска по войне, он буквально шарахается от подобной перспективы: «Мы далеки от того, чтобы призывать войну с ее бедствиями и видеть в ней лекарство. Не говоря даже о том, что современная война совсем иначе действует на нервы, чем прежние войны, но желать войну означало бы менять плохое на худшее» (см. примеч. 84).
За рамками медицины, прежде всего в кругах пангерманцев и их единомышленников, надежда на «стальные ванны» широко распространилась еще в довоенные годы. Альбрехт Вирт, приват-доцент по истории Ближнего Востока и один из самых ярых приверженцев войны в Союзе пангерманцев, в 1910 году заверял, что «укрепляющие стальные купания» в виде войны «омолодят» немецкий народ и «на тысячелетия вперед» гарантируют «преемственность немецкого духа» (см. примеч. 85). Однако в профессиональной медицинской литературе того времени подобные высказывания еще были абсолютно невозможны, под влияние политики попала лишь внемедицинская часть нервного дискурса. Даже поворот к воспитанию воли в терапии нервов до 1914 года не имел открыто-милитаристского характера. Возможно, правда, что трудности индивидуального тренинга воли со временем поспособствовали росту популярности коллективного воспитания. Война не стала новым средством терапии нервов; но преклонение перед ней питалось теми разочарованиями, которые были связаны с индивидуальными попытками медиков лечить неврастению.
Выиграть время или потерять: мысли о войне в мирные годы и сбитое с толку время
Особенно гротескный пассаж из «Воспоминаний» Бюлова посвящен письму Вильгельма II, которое тот написал своему канцлеру в канун Нового 1905 года, во время первого Марокканского кризиса. Кайзер находился под свежим впечатлением от конфиденциального сообщения из Лондона, что в случае войны Англия будет воевать на стороне Франции. Западным державам удалось сделать по отношению к Вильгельму II то, что не удалось ему самому: создать у своего противника впечатление решительной готовности к войне. В этой ситуации и «под зажженными свечами рождественской ели» кайзер разъяснял своему канцлеру, почему Германия в настоящий момент ни в коем случае не может вступать в войну. Кайзер не хотел начинать войну, пока не будет заключен «надежный союз с Турцией» и, более того, с главами всех исламских государств. «Но главная причина», по его словам, заключалась в том, что «из-за наших социалистов мы не можем взять с земли ни одного человека, если нет высочайшей опасности для жизни и имущества граждан». И потом буквально: «Сначала перестрелять, обезглавить и обезвредить социалистов, если понадобится – утопить их в крови, и только потом – внешняя война. Но не раньше и не a tempo
[244]».
Бюлов представляет это письмо как убедительное доказательство миролюбия кайзера: Вильгельм был «чуть ли не слишком готов к миру»! «Каждая строчка этого письма пропитана страхом кайзера перед войной» (см. примеч. 86). Что это – чистое лицемерие? Ведь в письме в первую очередь бросается в глаза кровожадность по отношению к социалистам. Да и в остальном текст письма выказывает скорее не миролюбие, а готовность к войне – но именно «не a tempo» без чрезмерной поспешности. Однако более вероятно, что Бюлов правильно понял своего кайзера, к слабостям которого был чрезвычайно чуток, – за вербальной кровожадностью Вильгельма крылось его желание отодвинуть военное решение на неопределенное время в попытке найти на то достаточно оснований. Чего стоило одно упоминание о союзе со всем исламским миром – это условие было практически невыполнимым. И тем более уничтожение социал-демократов: мысль о том, что Вильгельм II действительно задумал для них Варфоломеевскую ночь, совершенно нереалистична. Если в военной ситуации кровавый удар против социалистов еще можно было бы вообразить, то в период подготовки к войне – нет.
