В первом случае речь идет о 20-летнем сыне пастора из окрестностей Ольденбурга, в 1902 году проведшем семь месяцев в Арвайлере. Там он, подбодренный доктором, составил подробный отчет об истории своего онанизма, врач и пациент явно сходно воспринимали патологический потенциал этой темы. Впрочем, по всей биографии пациента видно, как постепенно между переживаниями пациента и советами врача формируется своего рода спираль. Очевидно, врачи внушали молодому человеку страх, а он, со своей стороны, оказался чрезвычайно подвержен их воздействию и без участия родителей постоянно выискивал все новых консультантов, волновавших и тревоживших его. В итоге в нем бурлила фатальная смесь из недетской мудрости и жалости к себе:
«В данный момент мне почти двадцать лет, с самой ранней юности, очевидно, еще с десятилетнего возраста, я страдал от онанизма, во всяком случае я помню, что у меня еще не было семени, когда это расстройство впервые дало о себе знать. Как я до этого дошел, я не помню, меня никто не соблазнял; может быть, наряду с легкой нервной предрасположенностью сыграла свою роль слишком обильная еда. Болезнь приходила часто и интенсивно, сначала ежедневно минимум по разу, в последние годы обычно два-три раза. […] Всякий раз врачи признавали меня здоровым, хотя выглядел я очень грустным, а родители из-за врачебной оценки тоже ничего не замечали. Вместо этого они лишь поощряли вялое и болезненное состояние своего отпрыска лечением на курортах. Так, после прохождения четырехнедельного курса в соляном курорте Ротенфельде под Оснабрюком, я потащился в путешествие по Гарцу до зимы 1899 года, там внезапно стало очень скверно, у меня начались поллюции, которые затем стали повторяться по два раза за ночь. В моем несчастье я прочел про доктора из Берлина, который лечил подобные расстройства по переписке».
Он написал доктору и получил указания, которые были не вполне удобны для молодого человека, живущего в родительском доме: ему нужно было питаться по определенной диете, поддерживать пищеварение клистиром… Он думал, что советы ему, вероятно, помогли бы, если бы он мог «следовать им целиком и полностью», но в реальных обстоятельствах только теперь и началось настоящее возбуждение: «Поскольку я лечился тайком от моих домашних и страстно хотел выздороветь, то делал все очень нервно и многое неправильно». Целых четыре месяца не было дня, чтобы он «был действительно сыт». В конце концов, в сентябре 1899 года он сознался родителям в своем недуге. Об отцовском гневе говорить не приходится. Вообще, по контрасту с тем, как обычно представляют себе традиционный дом священника на севере Германии, в его истории совсем не присутствует гнетущий отцовский авторитет. В ответ на признание родители растерялись и для начала отправили его на целых шесть месяцев в отпуск. Он сам инициировал собственную терапию. В поисках правильного лечения он добрался до Берлина, там он сперва воодушевился кислородными процедурами, однако вскоре с ним случился «сильный рецидив прежнего расстройства», а именно онанизма: «Болезнь приходила ежедневно до пяти раз за день». Для него онанизм уже сам по себе есть болезнь, и она развивается своим чередом, так что сам он ничего сделать не может. Трактуя самоудовлетворение как болезнь, он обставляет это так, будто сам не является активным участником процесса. Отношений с женщиной он, кажется, не искал, хотя очень часто оказывался вне родительского присмотра; о женщинах он вообще не говорит. В его случае онанизм – это часть тотальной зацикленности на самом себе. Общий контекст этой невротической истории на удивление современен и совершенно не отвечает стереотипу «юности в кайзеровской Германии»: покладистое общество всеобщего благосостояния, пышное изобилие терапевтических практик и не более чем тень отцовского авторитета.
Во втором случае перед нами гимназический учитель 39 лет из Гамбурга, не женатый, проживавший у матери и в 1896 году прибывший в качестве неврастеника на пять месяцев в Арвайлер. По его сообщению, он онанировал «с самой ранней юности» до последнего времени; кроме того, в 1882 году вследствие инфекции у него появился «гнойничок» на пенисе, а в 1888 году с ним случилась белая горячка. Однако начало своей неврастении он датировал брюшным тифом, которым он заболел в 1890 году и следствием которого стали тяжелые нарушения пищеварения.
«С того времени он очень внимательно наблюдал за собой, кроме того, с тех пор как его мать, с которой он проживал, заболела меланхолией, много общался с психиатрами и немало узнал от них о таких вещах как неврастения, паралич мозга и наиболее частые причины подобных явлений. Уже давно считал себя неврастеником и боязливо избегал удовольствий и развлечений».
Неврастения выражается у него не в определенных физических симптомах, а в легкой утомляемости и депрессии, и прежде всего в неспособности принять решение о помолвке: «Состояние ухудшилось вследствие чрезмерных упражнений и гимнастики, а еще более вследствие помолвки, которую пациент из-за длительных колебаний и нерешительности очень долго отодвигал». Дело было тем более щекотливым, что невестой в данном случае была дочь директора школы, где он работал. У него было ощущение, что его хотели с ней сосватать; «его сажали за стол напротив нее, и однажды мать сказала: “Доктор И. так плохо спит, ну вот, это моя дочь”». Один из коллег ему предсказывал, что он потеряет место, если в скором времени не примет решение; к тому же он опасался, что «общество выживет его из Гамбурга», если он не женится на дочери директора. Эта напряженная ситуация, очевидно, стала для него острым поводом бегства сначала в болезнь, а затем и в Арвайлер. В Арвайлере врач записывает, что сон пациента «нарушен вследствие сексуального возбуждения». «Вообще создается впечатление, что мысли пациента много вращаются в этой сфере».
Один из психиатров, с которыми он свел знакомство, заподозрил у него «начинающийся паралич мозга». В то время, имея такие страхи, было успокоением знать о себе, что ты – чистый неврастеник, и неврастения твоя является исключительно следствием онанизма. Может, именно поэтому учитель подчеркивал, что он онанировал «с самого раннего детства». Если бы ему очень хотелось избавиться от онанизма, он стремился бы к браку, однако именно этого он избегал. Хотя мысли его были заняты сексуальными фантазиями, он в то же время не чувствовал себя созревшим для брака и боялся, что болен венерической болезнью. Здесь, как и во многих других случаях, онанизм кажется не причиной расстройства, а скорее средством, которое трансформирует разного рода тревоги в неврастению и переводит их таким образом в устойчивое хроническое состояние, которому можно дать название и держать под контролем. Хроническое беспокойство вследствие онанизма и здесь кажется частью ярко выраженной зацикленности на себе и феноменом эпохи, в которой хотя и бушевали страхи перед «рукоблудием», однако же никто не был уверен в характере и степени его пагубности.
Последний пример – из низших слоев общества: в 1909 году холостой сапожник, 24 лет, из берлинского района Шёнеберг отправился в Шарите, где ему поставили диагноз «ипохондрическая неврастения с тревожными аффектами». Он сообщает, что его родители «нервнобольные» и сам он «нервнобольной». Он чувствует себя больным уже два года и страдает от продолжительной головной боли. С прошлого года у него случаются ночные поллюции, иногда 2 раза подряд. Он почти лишился сна; чувствует «зуд в пенисе, но без эрекции».
