«По ночам у него возникает ощущение, как будто его мысли отделяются от него и парят в воздухе; это случается, когда он думает о своей нервной болезни. […] Когда он выходит на улицу, его ослепляют огни; если приближаются повозки, он вздрагивает и пугается […]. Тогда он боится потерять рассудок. Не может выносить уличный шум. […] Утомление после работы и в особенности после семяизлияний (sic!); потом сразу приходят печаль и тревога. Он уже не справляется с работой. С тех пор по-настоящему не смеется. Много работал с гомеопатическими средствами».
«Упрекает» ли он себя – спрашивает врач. – «Да». – «За что?» – «Что я не был просвещен об этом прежде, в родительском доме. О половых процессах – мастурбации». Нет никаких указаний на то, чтобы врач развеял его тревоги. История болезни показывает, что страх большого города и нетерпимость к шуму могли в то время переживаться как сопровождающие явления глубокой сексуальной неуверенности, и что такой опыт не ограничивался буржуазным обществом. В этом случае не родители наводят страх перед онанизмом – наоборот, пациент обвиняет их в том, что они его не «просветили». Псевдопросвещение о скверных последствиях онанизма в низших слоях общества кажется в то время еще чем-то новым, не таким, чему бы учили родители. Иначе трудно было бы представить, что курьер из Франкфурта – еще один пациент Шарите в тот же период времени – в юности без всяких помех мог онанировать до 12 раз (см. примеч. 119).
Панический ужас перед «рукоблудием» идет из XVIII столетия. В течение XIX века страх перед онанизмом явно вышел далеко за пределы медицинских и педагогических кругов. Этот процесс до сих не получил удовлетворительного объяснения, да и потребность в его объяснении еще не осознана. Ветхий Завет с его проклятиями в адрес Онана ничего не объясняет, враждебность к сексу викторианской эпохи в общей ее форме принадлежит к царству легенд, а таких обвинителей онанизма как Тиссо
[134] в конце XIX века уже давно нельзя было цитировать. С позиций материалистической медицины модерна разницы между онанизмом и половым сношением в воздействии на организм, собственно, быть не могло. Живучесть и распространение фобии вряд ли можно было бы объяснить, если бы онанизм во всей полноте своих одиноких фантазий не был так подвержен тревогам. Между медицинской литературой и живым опытом был явно запущен фатальный взаимообмен: об этом свидетельствуют многие сообщения пациентов.
Здесь нужно вспомнить одну очень простую вещь, а именно, что со второй половины XIX века, когда повсюду стал доступен дешевый каменный уголь и холод уже не вынуждал людей тесниться друг к другу, телесная дистанция между людьми выросла как никогда прежде. Только теперь, когда все больше молодых людей стали спать в одиночку, мир онанических фантазий мог широко развернуться и обрести свою тревожную навязчивость. В то же время сексуальная фантазия стимулировалась с другой стороны. Благодаря общему увеличению телесной дистанции между людьми, сокращение этой дистанции в сексе приобрело черты чего-то экзотического и даже извращенного, что еще больше будоражило и возбуждало фантазию. В то время, когда люди еще постоянно и с головы до ног были упакованы в одежду, представление о голой коже несло в себе мощный заряд, что трудно постичь сегодня. Одиночество онанизма позволяло разыгрывать такие фантазии без всякого предела и стимулировать их в повышенном темпе. Молодой человек невольно доходил до границ своей потенции и переживал фрустрацию, которая разрушала весь мир фантазий и оставляла после себя нервозное бессилие, знакомое многим неврастеникам.
Онанизм поставлял тогда массу материала для тяжелых размышлений, усиливавших напряжение. Чем больше о нем думали, тем меньше уверенности было в том, насколько он действительно опасен. Разве с физиологической точки зрения онанизм не был равен половому сношению, а это последнее разве не считалось естественным и здоровым? Одни сведения усиливали страх, другие развеивали его. В зависимости от того, что было в данный момент актуальным – желание онанировать или разочарование от него – невротик колебался в ту или иную сторону. Даже для такого человека, как Фрейд «вопрос о вреде онанизма» был неприятен, потому что здесь он и сам терял уверенность. Так, его раздражало, что «весь мир», кажется, «ничто кроме онанизма не интересует». Однажды он назвал мастурбацию «первичным пристрастием», а никотиновую зависимость – его заменой (см. примеч. 120). Однако медицина того времени оставляла и проблески надежды. Этим отчасти объясняется, что многие пациенты столь вызывающе и подробно начинали рассказывать о своих проблемах с онанизмом, хотя тема эта считалась в высшей степени «неловкой». Ее обсуждение и рефлексия, видимо, несли в себе некое освобождение, и пациент лелеял надежду узнать что-то утешительное.
Однако ответы врачей были почти всегда неоднозначны. Для литературы по неврастении типичны обходные маневры в обсуждении онанизма, причем иногда они кажутся тактически просчитанной игрой. Постоянно встречается одна и та же модель: сначала автор устраивает энергичный отпор преувеличенной панике, которую он представляет как происки нечистых духов, в заключение же более изящным способом сам высказывает тревоги и неуверенность. Пауль Фюрбрингер, автор статьи об онанизме в «Реальной энциклопедии медицинских наук» Эйленбурга (1888), пишет, что обнаружил «среди честнейших и надежнейших специалистов резко противоположные взгляды» на эту тему. Сам он пытался лавировать между «за» и «против» и петлял туда-сюда. Да, с точки зрения физического воздействия онанизм и коитус «совершенно идентичные действия». Однако онанизм склонял к излишествам и к осуществлению действия даже без эрекции, из-за чего приводил к неврастении. В заключение он со свирепым удовлетворением описывает, как «одного молодого парня, которому не помогали никакие поучения и наказания, он исцелил тем, что острыми ножницами запросто отрезал ему переднюю часть крайней плоти, а у одной молодой дамы, которую даже в обществе преследовали ее ужасающие (sic!) влечения, вызвал значительное улучшение многократным прижиганием вульвы». И в то же время он не стеснялся признавать, что в основном «на длительный срок подобные процедуры […] совершенно бездейственны» (см. примеч. 121).
Неужели все эти врачи были слепы? Вряд ли. Очевидно, думать иначе тогда было нельзя, даже будучи свободным от предрассудков. Нельзя забывать, что в вопросе о воздействии онанизма на психику существовала не одна только объективная истина – были и субъективные, и обусловленные эпохой. Медицинские учения об онанизме основывались тогда на субъективных истинах, а они формировались в процессе обмена опытом между врачом и пациентом: это просматривается во многих историях пациентов. Неврастеники, и без того склонные к эгоцентризму и робости перед противоположным полом, посредством онанизма лишь подпитывали собственную слабость – ив этом смысле были правы, воспринимая самоудовлетворение как опасное деяние.
Логика медицинской науки того времени не объясняет чудовищного страха перед онанизмом. Скорее его можно объяснить исходя из идеала соединения секса и любви, из культа эроса. Лучшим примером служит чрезвычайно популярный труд Крафт-Эбинга «Половая психопатия», в котором он рисует кошмарные последствия мастурбации в нежном возрасте. «Онанизм не дает распуститься зачаткам идеальной любви, он лишает растущий цветок его красоты и аромата и оставляет только грубое животное стремление к половому удовлетворению». В мастурбанте «погасли все искры живого чувства, в нем нет жара здорового полового влечения; он, кроме того, не верит в свои силы, ибо все мастурбанты в большей или меньшей степени отличаются малодушием и робостью»
[135](см. примеч. 122). И ввиду традиционных обвинений в адрес «шарлатанов» неожиданно оказывается, что панику перед рукоблудием, как видно, нагнетали и авторитетные ученые.
